«Бомбят! — зажмуриваясь уже не от ветра, а от неожиданности, подумал поэт. — Но не должны они здесь бомбить. Здесь военный аэродром. Не могут же они сами себя бомбить? Хотя, что мы о них знаем? Что мы знаем о том, что они могут?»
Волны разбивались о пирс и опять достигали людей, обжигая мелкими ледяными брызгами их разгоряченные ужасом лица. Местные экскурсоводы, не скрывая кривых улыбок, ожидали, когда пройдет шок, чтобы приняться за объяснения и за свои одинаковые лекции.
На мостике «Казани» стоял настоящий капитан Казанец Петр Викторович. Ботинки на капитане опять не были завязаны, но этого никто не видел, зато спокойное строгое лицо капитана могло при даже мимолетном взгляде успокоить кого угодно. Маруся зажимала уши руками, вой все же был непереносимый. Концы ее шарфа, так же как и на пирсе в Архангельске, подметали мокрый металл. Она наклонялась то вперед, то назад, на этот раз она не испытывала никакого придуманного восторга, а хотела только, чтобы кончилось поскорее. Старичок Николай Алексеевич неожиданно для самого себя зажал уши и присел на корточки, будто маленький мальчик, пытаясь спрятать голову в коленях. Трое парней из Афганистана, успевшие уже вытащить на пирс гроб со своим четвертым товарищем, о чем-то без особых эмоций разговаривали, потирая руками в кожаных перчатках свои сильно отекшие лица, им все это было просто и привычно. Ухо «афганца» учебную гранату от боевой отличало безошибочно.
В круглое окошечко между своих ботинок летчик видел, как разноцветные горошины после нажатия педали перестали раскатываться по пирсу, а застряли каждая в своей маленькой лунке.
Бомба-болванка достигла наконец воды и, ухнув, проскочила вниз под волну, вырвав из моря белый жутковатый фонтан.
По трапу спускался, зачем-то пританцовывая, руководитель ансамбля архангельской филармонии Волчек, а за ним следовали легкие, как перышки, даже в своих обширных светлых шубках девочки-акробатки, в руках они несли большие коробки, вероятно, с реквизитом. Ансамблю происходящее тоже не было в новинку.
«Будет! Будет концерт на месте казни, — отметил Олесь и вытащил свой блокнот. — Пляски скелетов на Секирной горе!..»
— Сволочи! — сказал кто-то из туристов дрожащим басом. — Это же надо так человека напугать…
— Тоже своего рода аттракцион! — парировал другой. — В Англии специально концлагеря строят, чтобы получить острое мазохистское удовольствие.
— Так это, наверно, очень дорого? — спросила какая-то женщина. — В валюте?
— Это у них дорого. У нас советы, у нас бесплатно! Разрыв сердца, правда, получить можно, зато ни копейки не попросят за острое удовольствие…
«Учебное бомбометание… — подумала Маруся, помогая Николаю Алексеевичу подняться на ноги. — Учебный пожар… Сколько же можно учиться! — Она была зла на себя, на дурацкий страх. — Все учимся, учимся, учимся… Дураки!»
22
Черный тонкий фломастер летал по листу, рука перебрасывала страницу, новый рисунок перечеркнут, в углу очень-очень мелко несколько строк. Олесь прикусил губу, пытаясь сосредоточиться только на себе, на своем собственном состоянии, но голос экскурсовода, назойливый и однородный, проникал внутрь, в мозг, запутывал рисующую руку.
— Но в тридцать седьмом году уже не церемонились. Соловецкий лагерь, официально определенный как лагерь смерти, был подобием Освенцима с той лишь разницей, во-первых, что смерть здесь предполагалась не для евреев, а для русских, и, во-вторых, смерть здесь изготовлялась чисто русскими способами…
«Бред какой, — наконец соизволив услышать голос экскурсовода, подумал Олесь. — Разве смерть можно изготовить? Изготовить можно труп из живого человека, в конце концов, пепел? Но изготовить смерть — это то же самое, что, скажем, изготовить любовь… Впрочем… Впрочем… — Рука моментальным движением вывела острый профиль экскурсовода, он был без шапки, он был молод, он был горяч, как дюжина беснующихся монахов. — Впрочем, если можно изготовить любовь, вероятно, можно изготовить и смерть».
— Вопрос? — вдруг обернувшись к нему, спросил экскурсовод.
— Вы профессиональный гид? — спросила за поэта Маруся, тонко почувствовавшая момент.
— А в чем, собственно, дело? — засуетился экскурсовод.
— Так! — Маруся дернула плечом. — Профессионал не должен быть столь косноязычен.
Лицо экскурсовода налилось краской, и он сказал сквозь зубы, правда, совершенно тем же, что и прежде, тоном: