«Нельзя забывать, что она умная… — шептал он почти в самое ухо матери. — Наверное, она умнее меня… Нельзя забывать, что я сделан весь из нее… Я сделан из ее плоти, она родила меня… Я созрел в ее теле… Я вышел из ее тела… Она обязана быть умнее… Она опытнее, извращеннее меня, иначе я не был бы таким. Все, что во мне есть, каждая мысль — это продолжение ее мысли… Каждое мое желание — это продолжение ее желания.
Сегодня вечером, несколько часов назад, она доказала мне, что может быть в тысячу крат циничнее меня. Тогда вопрос? Как же я могу хотеть еще какую-то женщину? — Ощутив еле различимую дрожь в воздухе, он сделал паузу и продолжал: — Я должен хотеть только ее? Нет, я могу хотеть другую тоже. Можно же предположить, что она хочет кого-то, кроме меня…
Она хотела сделать из меня идеального мужчину, она потратила на это всю жизнь. Конечно, это была ее ошибка. Желая сделать из меня идеального мужчину, она неизбежно сделалась для меня идеальной женщиной…»
В узкой черной щели между штор горела вырезанная из неба полоска синих ярких звезд. Никакого, даже маленького сквозняка, штора не шелохнется, и звездная полоска от фразы к фразе не прибавлялась, не увеличивалась хотя бы на одну звездочку.
— Никогда еще не была идеальной женщиной, — сказала Ли. — Ни для кого. Ни для одного мужчины не была… Спасибо, сын.
Луны также не было видно, весь ее белый свет умирал за шторой в виде маслянистого катящегося пятна. Лицо Ли в полутьме было обращено к нему. Фонарик в руке дрожал. Желтый свет прыгал по страницам дневника, прыгал по полу, выворачивая мягко полосами куски красного ковра. Ник сдавил в потной ладони металл фонарика и вдруг направил луч ей прямо в лицо.
— Ты что, хочешь со мной переспать? — рефлекторно прикрывшись пятерней, спросила она.
— Нет!
— Тогда я не понимаю. Ник, объясни?
Свет фонарика осторожно ушел по ее локтю вниз и, застыв, проявил красный круг на полу.
— Я хочу тебя! — прошептал Ник. — Тебя! Тебя… Понимаешь, тебя…
Ли повернулась на постели. Сквозняком чуть-чуть подвинуло штору. На ее лицо хлынула обрезанным светом луна.
— Наверное, я не соглашусь! — сказала она очень серьезным голосом. — Только не перебивай, — она резким движением руки остановила его следующее слово. — Не перебивай меня, я знаю, что это теоретически возможно… Какие-то новые ощущения… — она хмыкнула. — Но видишь ли, сын, — она посмотрела из-под луны (в свете луны это было не то лицо, что в свете фонаря, а красное пятно на полу неприятно дрожало). — Для меня это, похоже, как родить мальчика наоборот…
Он почти зарычал (он хотел справиться с рукой, но пятно продолжало дрожать). Он не знал, откуда взялся в нем этот странный голос без слов. Он уронил фонарик, смял дневник. Он обхватил голову матери ладонями с двух сторон и, не в состоянии совершить большего, уперся своим лбом в ее лоб.
— Ты мокрый, — прошептала она. — Ты вспотел, мальчик… Ну чего ты так бесишься? Я знаю, ты не ребенок… — Рука ее упиралась с нарастающей силой в его грудь. — Пусти!
— Ма!.. — прохрипел он. Он даже успел осознать свое состояние как состояние запертого в клетку бешеного голодного зверя. — Ма-ма!..
— Это будет противно! — сказала она. — Тебе самому будет очень противно… Твое любопытство не стоит… Не стоит. — Она говорила спокойно, но чуточку задыхалась. Она не могла не повторяться. — Не стоит твоего разочарования!
Лежащий на полу фонарик освещал углом полированную дверь, в его свете блестела медная круглая ручка. Ник, резко повернувшись, уперся взглядом именно в эту ручку.
Конечно… — сказал он. — Конечно, так можно только испортить… Конечно, это должно быть отвратительно, родить мальчика обратно…
Он поднял дневник, ладонью расправил смятую страницу и закрыл его.
Ее голос больше не дрожал:
— Обиделся?
— Нет, почему? Я просто не знаю… — он зажмурился и стукнул себя со всего размаху кулаком в лоб. — Не знаю, что теперь! — посмотрел на нее. — Понимаешь?
Ли кивнула, подумала (возникла секундная пауза), потом сказала: