Что ты? — спросила она и, протянув над столом руку, кончиками пальцев дотронулась до его лба. — Что ты, Ник?
— Вспомнил!..
Нужно было сыграть эту сцену абсолютно точно, без фальши, иначе Ли не поверила бы ему и пришлось бы все-таки идти на турбазу, селиться в счастливой келье, таким образом разрушая продуманный план действий. Он постарался вызвать в себе подлинное раздражение, вспомнить обиду, раздразнить ярость.
— В гостинице, в Гудауте… Женщина-администратор, — сказал он негромко. — Коротко стриженная такая, с черными глазками… Ты помнишь ее лицо?
— Не пойму, ты о чем?
— Ма, как ты считаешь, что она подумала о нас?
Тема была скользкая, и пройти нужно было по самому краю, не упасть, но достигнуть цели. Кончики пальцев Ли, ледяные, дрожащие, их прикосновение было приятно. Одна из кепок повернулась, и темный знакомый взгляд мелькнул под козырьком. Взгляда оказалось достаточно, чтобы Ли все-таки смутилась.
— Ты не хочешь идти на турбазу?
Он кивнул. Пальцы скользнули по его щеке и через секунду сжали кофейную чашечку.
— Я не хочу больше ни перед кем отчитываться, — с легкой истерической ноткой в голосе сказал он. — Не хочу больше никому показывать паспорт.
Провокация удалась, Ли поверила, и они не пошли на турбазу, не полезли на холм. Они искали комнату в городе.
Дождь кончился, и небо засверкало над головой. Улицы наполнились быстрой речью, запахами фруктов, сонным, медлительным лязгом. Моментально образовались повсюду маленькие разноцветные базарчики. Неприятная старуха, торгующая чачей, предложила недорого на три дня приютить их. Чачу она прятала под черной засаленной юбкой, и темное стекло бутылки, казалось, впитало все нечистоты старухи, но он все равно купил, иначе было не отвязаться.
Его интересовал конкретный адрес, и, симулируя поиски жилья, он осторожно заманивал свою мать, уводил ее в нужном направлении. Потом, как бы случайно, он запрокинул голову, показал по-детски напряженным пальцем и спросил:
— Ма, тебе нравится этот особнячок?.
— Этот странный?
— По-моему он какой-то нелепый и очень симпатичный, разве нет?
— Ты с ума сошел, ты хочешь туда забраться? Наверх?
— В общем, да!
Она не заметила подвоха. Она покорно развела руками.
— Ладно… Если он такой симпатичный… Пошли наверх!
Сложенное из разноразмерных серых камней, двухэтажное длинное здание снизу выглядело довольно-таки неприступно. Вписанное в рельеф горы, оно высилось над грудой неопрятных лачуг. Дом походил на кривой огромный сарай или на дворец, потерявший всю свою позолоту и башни, дворец, тысячу раз разгромленный, залатанный, но все еще сохранивший зазубренную кривую кровлю.
Вверх вела узкая дорожка, облезающей змеей извиваясь между деревянных заборов, между сырых глиняных стен и острых осыпей гранита. Она была крутовата для уставших ног.
— Ты уверен, что удастся договориться? — спрашивала Ли. Подняв ногу в истрепанной белой босоножке, она пальцем трогала неприятный пузырь на пятке. — Ник, что мы будем делать, если нас не пустят?
Аппарат, взведенный, болтался у него на груди, и следующий снимок вышел сам собой. У Ли было смешное лицо. На фотографии Ли будет стоять на одной ноге.
Во дворе за низкой зеленой изгородью возились несколько женщин. Они казались одинаковыми, все небольшого роста, кажется, их было три или четыре, все замотанные в черное от головы до пят. Рука вздрогнула на затворе фотоаппарата, но Ник не посмел.
После короткого объяснения на грузинском их пропели по сломанной внешней лестнице во второй этаж и показали комнату. Не было сказано ни одного слова о цене. Мира много рассказывала про этот дом, и он знал, что сюда пускают всех, кто попросится, но для Ли это должно было стать сюрпризом.
Мало кто просился сюда, никому в голову не приходило взбираться на гору и искать крова в этом кривом каменном доме. А даже если и пришло бы в голову, кто из русских туристов знает грузинский?
Черная трещина на потолке сочилась каплями. Трещина была в одном углу, а кровать в другом. Под трещиной было большое темное зеркало в деревянной резной раме. По зеркалу очень медленно скатывались капли. Перед зеркалом в темной высокой вазочке увядшие розы.
Голос маленькой черной женщины был неприятен и резковат, такой же, как у кепок под навесом кофейни, такой же, как у птиц:
— Простыни не будет! — сказала она по-грузински.