Но каково бы ни было число отпавших и какова бы ни была причина их отпадения, никогда не говорилось о разделении Церкви. Она продолжала сознавать и исповедовать себя прежде всего Церковью ЕДИНОЙ. «Без единства Тела Христова, – пишет В.Н. Лосский [2], – которое не может быть делимо, и другие свойства Церкви – ее святость, соборность и апостоличность – не могли бы существовать» (О третьем свойстве Церкви» //Вестник Русского Западно-Европейского Экзархата. Париж, 1950, № 2-3, по-французски).
Если признать в настоящее время Церковь «разделенной», то значит ли это, что она разделялась при всяком отпадении от нее и, таким образом, была разделена всегда?
В чем же разница между теперешним положением и предыдущим? Почему мы говорим о Древней Церкви как о «неразделенной», с очевидностью показывая, что в наше время она «разделена»?
Все мы отвергаем так называемую «теорию ветвей» [3]. Но если мы представляем Церковь нашего времени как «разделенную», то не признаем ли мы тем самым эту теорию справедливой? Ведь не так уж важно, сколько именно ветвей – две или двадцать. Важно недвусмысленное исповедание Церкви ЕДИНОЙ, как ее Глава. РАЗМЫШЛЕНИЯ МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ:
С глубоким сочувствием, но также и с тревогой я прочитал заметку под названием «Недоумения верующих».
С сочувствием, которое, без сомнения, разделяет большинство православных людей, когда им приходится читать примирительные заявления различных экуменических комитетов; заявления обманчивые, ибо они говорят о единстве веры между нами и неправославными – единстве, которого не существует; заявления, вводящие в заблуждение, ибо они поддерживают у других христиан иллюзию, что до единства, о котором мечтают экуменисты, – уже рукой подать, тогда как оно должно основываться на полной бескомпромиссности, на подвижнической верности Истине.
Читал и с тревогой, ибо «недоумения» авторов заметки, как мне кажется, в большой мере основаны на суженном, ущербном видении церковной реальности.
Более сорока лет назад, когда никто еще не говорил об экуменизме и когда члены Патриаршей Церкви в Париже не принимали ничего, что не было бы учением безупречной чистоты (Я не принес мир, но меч: Мф. 10, 34 – тот меч обоюдоострый, который, согласно апостолу Павлу, проникает в самые наши глубины, разделяя кости от мозгов, душу и дух: Евр. 4, 12-13), появилась статья, обращавшая наше внимание на ту ответственность, которая лежит на нас, на нашей эпохе. Соборы первых веков, говорилось в статье, определили с разительной ясностью и законченностью нашу веру в Бога, Господа нашего, в Матерь Божию; они определили, в чем заключается наше спасение и последние Божии обетования; но изложив, в чем состоит глубинная природа Церкви, они не определили ее границ. В XIX веке митрополит Платон Киевский мог сказать, что мы знаем, где Церковь есть, но мы не можем сказать, где ее нет; «наши земные перегородки не достигают до небес», заключил он [4]. И отец Георгий Флоровский, человек, который для многих из нас был самим голосом Православия, в обширной статье о Церкви показывает, что ни одна из христианских конфессий не определила с окончательностью границ Церкви. И нашему столетию надлежит, со смирением, строгостью и , глубоко продумать и уразуметь ту историческую реальность, которую представляет собой сегодня христианский мир.
Ни один православный не поставит под сомнение тот факт, что Церковь не только едина, но что она является самим единством: той тайной, тем местом и тем способом, где и которым Бог спасает Свою тварь и соединяется с нею – Тело Христово, Храм Святого Духа, Царство Божие уже пришедшее в силе; чудо, делающее из нас детей Божиих (единородный сын в Единородном Сыне) и дающее нам стать причастниками Божественной природы.
И ни один православный не усомнится, что именно Православная Церковь единственным, неповторимым образом есть эта Тайна, это Место, это Царство.
Тем не менее остается проблемой, как богословской, так и нравственной: какое место мы отводим тем, кто, будь то по выбору, будь то потому, что они родились в таких условиях, которые никаким образом не дали им соприкоснуться с Православием, не принадлежит к Православию?
Самое простое решение вопроса – исключить их из тайны Церкви; сказать, что они не могут более иметь связи с ней; заявить, что можно быть либо в Церкви, либо вне ее; что, поскольку Церковь – само Единство, всякая трещина предполагает исключение из нее, отсечение от нее – самопроизвольное или хирургическое. Это было богословской позицией митрополита Елевферия [5], для которого всякое отклонение от православной веры предполагало полное отчуждение и самые радикальные его последствия: ни благодать, ни таинства, ни священство не могут существовать не только у еретиков, но и в схизматических общинах. Можно ли принять такое решение? Мне представляется, что история Церкви, ее богословие несовместимы с таким решением, простым и… успокаивающим, ибо оно упраздняет всякое колебание, всякую проблему, требующую решения, которое было бы достойно Бога.