Письма Феодорита представляют богатый биографический и общеисторический материал. Их сохранилось очень много. Есть не мало указаний на недошедшие до нас сочинения Феодорита. Рукописное предание сочинений Феодорита не исследовано критически в достаточной мере. В особенности это касается сирийской литературы. Во всяком случае Феодорит принадлежал к числу самых плодовитых и разносторонних писателей древности. По суждению Фотия он сочетал простоту слога и его изящество, хотя и не был эллином по рождению.
3. Исповедание
В своем христологическом исповедании Феодорит искал «средний» путь, «путь евангельских догматов»... Он старался твердо держаться предания. Но ему пришлось богословствовать в споре. В этом споре он оказывается представителем Антиохийской школы, в христологии которой сказалось с самого начала напряженное отталкивание от аполлинаризма. Первое изложение своих христологических воззрений Феодорит дал в трактате «О вочеловечении Господа». В нем чувствуется резкое отталкивание от Аполлинария. Феодорит прежде всего показывает полноту человечества во Христе, его неизменность в соединении. Он исходит из факта домостроительства, как из дела и откровения Божественного милосердия и любви. Только при восприятии полного человечества с разумною душою достигается спасение. Если бы Спаситель не был Богом, тогда спасение не осуществилось. И если бы он не был человеком, то Его страдания, Его «спасительная страсть», были бы для нас бесполезны. Отсюда Феодорит приходит к исповеданию Христа Богом и человеком... Соединение естеств он мыслит нераздельным. Два естества соединены в едином Лице, в единстве жизни, «эн просопон» — нужно заметить, что Феодорит резко различает понятия «лица» и «ипостаси», и «ипостасис» для него остается синонимом «фюсис»... Воплощение есть восприятие, и восприятие всецелого человека... Образ соединения «божественной природы» или «формы» с человеческой, Феодорит обозначает, как «вселение, связь, общение, единство». В человеке, в «видимом», скрыто обитало Слово, как в храме, и проявлялось в нем своими действиями... Божество нераздельно соединено с человечеством, но Феодорит прежде всего подчеркивает «различение естеств», «особенности естества»... «Мы не разделяем домостроительство на два лица и не проповедуем двух сынов вместо Единородного, но учим, как научены, что два естества, ибо иное Божество и иное человечество; иное сущее и иное сделавшееся, иное образ Божий, и иное образ человеческий, тот Воспринявший, этот воспринятый»... Феодорит резко различает эти две стороны. Так об искушении Христа он говорит: «ведется не Бог Слово, но воспринятый Богом Словом от семени Давида храм», «образованный Духом для Бога Слова в Деве храм»... Поэтому и пресвятую Деву он называет сразу и Богородицей, и Человекородицей, — «последним именем потому, что действительно родила подобного себе, а первым, — потому что образ Божий был соединен с образом раба»... Феодориту, по-видимому, представлялось, что только соединение обоих имен исключает всякий намек на нечестивое «слияние» естеств. Во всех этих формулировках с чрезмерной резкостью подчеркнута особенность и самостоятельность человечества во Христе, как бы особого «человека»... Вместе с тем понятие «единого лица» недостаточно на тогдашнем языке выражало полноту соединения. «Перенесения имен» Феодорит старательно избегал. Это делало неизбежным его отрицательное отношение к анафематизмам святого Кирилла.
В заключениях на «главы» святого Кирилла Феодорит, прежде всего, возражает против понятия «ипостасного» или «естественного» единства, и противопоставляет ему понятия стечения или соединения.
За «странным и чуждым» понятием «единства по ипостаси» он подозревает мысль о слиянии, уничтожающем особенности соединяющихся естеств, о возникновении чего-то «среднего между плотью и Божеством», так что Бог уже не Бог и храм воспринятый не храм. В понятии «естественного единства» Феодорит усматривал подчинение Божества необходимости. В понятии «природы» для него резко выступал момент неизбежности и принудительности: «природа есть, по его определению, нечто движимое необходимостью и лишенное свободы», «по природе» совершается то, что «не по воле»... «Если таким образом произошло «природное соединение» образа Бога и образа раба, — заключает Феодорит, — то Бог-Слово вынужден был необходимостью, а не подвигся человеколюбием, соединиться с образом раба, и Законодатель всегда находится в необходимости следовать законам (природы)». В противоположность понятию «естественного соединения» Феодорит оттеняет свободу истощания Сына Божия, «по намерению» соединившегося «с природой, взятой от нас». Соединение предполагает различие, соединяются разделенные; и потому Феодорит недоумевает, как может Кирилл отказываться «разделять ипостаси или природы». Он упускал из виду, что св. Кирилл открыто разумел под «ипостасью» или «природою» — «лицо». Исповедуя «единство лица», Феодорит не делал отсюда всех необходимых выводов. Распределяя евангельские речения между «двумя природами», он ослаблял истину единства. Все уничижительные речения он относит к «образу раба», и получается впечатление, что он разумеет при этом особое «лицо», особого субъекта. Это впечатление усиливается тем, что Феодорит настойчиво и постоянно говорит о человеческой природе, как о «воспринятом храме». Он хотел этим только исключить всякое слияние, превращение или изменение. Но говорил в действительности больше, чем хотел сказать: он называл Христа «богоносным человеком», оговаривая, впрочем, что он «всецело обладает единым Божеством Сына»; «поэтому и родившийся младенец называется Эммануилом, — и Богом, неотделенным от человеческого естества, и человеком, не чуждым Божества», — «Младенец называется Эммануилом по той причине, что воспринят Богом», — «Образ Бога принял образ раба». Феодорит отмечает, что «восприятие» совпадает с зачатием. Но при этом он переходит верную грань, допуская параллелизм выражений: «Бог, не отделенный от человечества» и «человек, не чуждый Божества». В действительности это противоположные и несовместные отношения. У Феодорита остается неясным, воспринял ли Бог-Слово «человеческое естество» или «человека». Он разумел первое, исповедуя единое Лицо, — но его можно было понять скорее во втором смысле. В частности это сказывается в возражениях Феодорита на Х-ую «главу». Он отказывается сказать, что сам Бог-Слово был Первосвященником и Ходатаем нашего исповедания. «Кто это, который совершен подвигами добродетелей, а не по естеству? Кто это обнаружил повиновение, не зная его, пока не испытал? Кто это жил в благоговении, с воплем крепким и со слезами приносил моления, не имея сил спасти себя, но молился могущему его спасти и просил освобождения от смерти?» спрашивает Феодорит, и отвечает: «Не Бог-Слово, который бессмертен, бесстрастен, бестелесен... Но это то, что Он воспринял от семени Давидова... Оно получило имя священника по чину Мельхиседекову, облечено в немощь нашей природы и не есть всемогущее Слово Божие... Это тот, который произошел от семени Давида и, непричастный никакому греху, соделался Святителем нашим и Жертвою, принесши за нас самого себя и нося уже в себе Слово Божие, сущее от Бога, соединенное и неразрывно связанное с ним»... «Таким образом, — заключает Феодорит в замечаниях на 12-ую главу, — пострадал не Христос, но человек, воспринятый от нас Словом»... Феодорит защищает здесь бесспорную истину о непричастности Слова страданиям и изменениям по Божеству, и это дает ему возможность с совершенной четкостью раскрыть полноту и действительность человеческих переживаний во Христе, рассеять даже отдаленные докетические оттенки. Но при этом у него остается недостаточно подчеркнутым единство Христа, сущего «во образе Божием» и переносившего немощи плоти в собственном, действительно усвоенном человеческом естестве. Человечество как бы обособляется в изображении Феодорита в особого субъекта, в особого первосвященника. В возражениях Феодорита на главы Кирилла сказывается недостаточность его богословского языка, и вместе с тем связанность раз усвоенной терминологией, вне которой он уже не может мыслить. Школьные схемы лишают Феодорита свободы, и неотчетливость богословских представлений еще более усиливается близорукой подозрительностью к мнимым аполлинаристические соблазнам. Феодорит не замечал, не сумел заметить, что и он, и святой Кирилл говорят об одном и том же, об одинаково веруемом истинном Христе, хотя говорят и по-разному. И увлеченный стремлением против мнимого слияния подчеркнуть различие, он не видел, что образ выражения святого Кирилла позволяет более четко раскрыть исповедуемое и Феодоритом единство, для чего у самого Феодорита просто не хватало слов. С этим связано существенное различие в образе описания психологических фактов. Кирилл и Феодорит одинаково пользуются ана