Измученное лицо Орлицкого, его саркастическая улыбка, слова:
— Мою станцию открыли, перехожу в убежище № 7. Не отклоняйтесь от плана. Билль…
На экране было видно, как Орлицкий, быстро повернувшись, наклонился к граммофону, стоявшему за ним, и пустил его в ход. Затем в несколько прыжков выбежал из квартиры. Граммофон медленно играл траурный марш. Был непонятен его странный поступок. Но вдруг в глубине появилось несколько осторожных лиц. Оглядываясь, осматриваясь, крадучись. — целая толпа детективов наполнила квартиру. Граммофон все играл. Осмотрев граммофон со всех сторон — осторожно, как будто дело шло об адской машине, — они его выключили. И тогда только сообразили, что экран кому-то в эфир передает про их неуспех. Последнее, что увидел Стеверс — это были искаженные от злобы лица детективов, а их проклятия по адресу Орлицкого звенели до сих пор у него в ушах.
Так проходил день за днем, не принося никаких вестей о нем. Сейчас должен был прибыть Билль. Но что же он мог знать, расставшись с Орлицким еще шесть дней назад? И почему Орлицкий скрылся в убежище № 7? Разве положение было настолько безвыходно, что ему некуда было скрыться? Ведь убежище № 7 — это была просто квартира, взятая под очень прозрачным псевдонимом. Этот псевдоним знали многие. Не узнать про него Штерн, подняв против Орлицкого всю федерацию, конечно, не мог. В той же зале за письменным столом, стоящим в углу, работал Курт Шимер. Его тревожила судьба Орлицкого, но у него сжималось сердце при виде молчаливого отчаяния Стеверса. В дверях показался майор-малаец. Он был дан правительством в их распоряжение для связи. Майора интересовали в жизни две вещи: карты и гитары. В двадцать четыре года это ему принесло майорские эполеты. Вовремя проиграть в карты и вовремя сыграть на гитаре — стало его целью. Уже в этом году он рассчитывал заменить эполеты майора погонами полковника, но «КМ», обосновавшись здесь, спутал все его расчеты. Он их поэтому недолюбливал.
— Экселенция, какой-то американец, только что прибывший на центральный аэродром, просил вас уведомить о своем прибытии.
— Фамилия, его майор?
— Его фамилия, экселенция…
В разговор вмешался Шимер:
— Скорее всего, это Билль.
— А он сам, или с дамой и с ребенком?
Майор задумался.
— Спасибо, майор, — сказал Курт, одевая на ходу шляпу. — Через сорок минут я буду здесь с Биллем. А вам я бы советывал вызвать Мартини; его присутствие вас бы немного развлекло, а он бы узнал от Билля много интересного.
Через минуту автомобиль по шоссе, усаженному деревьями, нес его к аэродрому. Заметив по дороге группы людей, разукрашивавших дома, делавших гирлянды из лампионов и возводивших на главной площади помост, Курт спросил шофера, что это значит. Шофер сначала растерянно улыбнулся, думая, что Курт шутит. Но, видя, что тот расстроен, сказал:
— В честь годовщины вашего прибытия.
— Сейчас… Ах, да! Недоставало только этого. Бедный Стеверс, он не выдержит. Но заменить его сейчас некем. Делать веселые лица, когда сердце разрывается от боли!
Мелькнули ангары. За ними расстилался аэродром. У подъезда воздушной дирекции остановился автомобиль. На ступеньках стоял Билль.
Через час оба уже входили во дворец совещаний, где вместе со Стеверсом был и Мартини.
Сердечно приветствовав Билля, его усадили и начали слушать. Билль описал борьбу Орлицкого с Штерном. Полный срыв мобилизации страны в десять минут. За десять минут перед началом речи Штерна, когда войска, призванные и все имеющие уши в федерации были согнаны к бесчисленным мегафонам, за десять минут до начала речи Штерна — заговорил Орлицкий. Антенны центральной станции переносили его речь. Как этого добился он, — его тайна. Капельмейстеры бесчисленных оркестров с поднятой кверху палицей, музыканты с нотами гимна, с раскрытыми ртами смотрели в бесстрастные мегафоны, откуда лилась речь Орлицкого, говоримая им с легким акцентом. Все растерялись. Никто не знал, что делать. А массы от простых понятных слов накалились. «По домам! мобилизация отменена. Тем, кто захочет вам помешать вернуться домой, сверните сейчас же шею. Сегодня вы сила», — были последние его слова. Что было после этого? Полиция исчезла. Толпа смяла войска. На чем попало: в экспрессах, пешком, в автобусах — призывные устремились по домам. На следующий день было первое мая — началось восстание.