Курт дальше не слушал, его захватил пароксизм гнева. Одним прыжком он подскочил к громкоговорителю, сорвал его с подставки и швырнул в окно. Майор, видя падающий на клумбы громкоговоритель, пожал плечами.
«Не угодишь! Лучше не попадаться на глаза», — подумал он и быстро пошел в караульное помещение.
Катер подходил к острову в тот момент, когда небольших размеров стройный дирижабль приплюснутой овальной формы вздымал кверху часть кораллового барьера. Как маленький паук, спутав большому мотыльку крылья, медленно всасывая паутину, вздымает свою жертву кверху, — так же и металлическое насекомое вздымало кверху коралловый риф. Чуть подняв его над водой, оно отволокло его на несколько сот метров в сторону и, порвав свою стальную паутину, бросило риф в море. В первых двух поясах рифов проходы были сделаны раньше.
— Здесь, — сказал, оживляясь, Стеверс, — мы впервые применили тепловые мины, результат исключительный. Видите, — в это время катер входил в проход, — здесь метров 15 глубины, а ширина какая. Не употребляя водолазов, они должны были сделать эту работу в два дня. Но вам гораздо лучше объяснит это Осаки, он вел эти работы.
У маленькой пристани их радостно встретила небольшая колония. Молодежь, захватив с собой Стеверса и Билля, побежала вперед, а Мартини остался позади с О'Генри.
— Сейчас, — сказал Мартини, — мои поздравления, вероятно, переданы Штерну, а через несколько часов он провозгласит себя правителем. В федерации все залито кровью. Счастье, что ни один список наших членов не попал к нему в руки. Он, поэтому, своим гнусным способом смог уничтожить только несколько десятков наших людей. Имевшиеся у меня сведения полностью подтвердил Билль своим рассказом.
— А как Орлицкий, — спросил О'Генри. — Я столько слышал о нем. Что с ним?
— Я не могу себе представить, чтобы он мог спастись. Вопрос его гибели — это вопрос минут. Может быть, его уже нет в живых.
— В таком случае, наша с вами задача, господин адмирал, становится очень трудной. Правда, Орлицкий демаскировал Штерна, вдохнул в массы веру, что спасения можно ожидать только от нас. Правда, в наших руках, — О'Генри жестом показал на остров, — средства вывести мир из тупика, спасти людей от обнищания, прекратить бессмысленное высасывание государством всех соков из населения. Мы, и только мы, можем дать целесообразный труд каждому. Смотрите, адмирал, то, что произвольно до сих пор делала природа, можем сделать мы в двадцать-тридцать лет, имея в своем распоряжении такой людской и денежный резерв, как федерацию. Вулканы создавали и уничтожали материки. Канализируя их деятельность, быть может, например, пожертвовав Формозой, можно претворить острова Хонолулу, Мариану и все остальные, лежащие в этой широте, в материк, в новую часть света. Или вместо Гималайского и Алтайского хребта получить пролив, соединяющий северный полюс с Бенгальским заливом.
— Много нужно отнять еще, О'Генри, от природы, но прежде всего нужно подумать о ближайшем будущем. Я сообщил уже генеральному штабу, что 20000 морской пехоты подлежат демобилизации. В течение трех месяцев вы должны будете превратить их в наших одушевленных сторонников. Ничего не подозревая, Штерн ввезет на свой счет первые двадцать тысяч бацилл. Лишившись всего того, что они имели у нас, они быстро обработают в нашу пользу, как бы Штерн ни препятствовал, несколько миллионов. Тогда я поведу эскадру и будет, что будет. Согласны, О'Генри?
— Согласен, адмирал.
К ним подбежала Нелли и молча, взяв обоих под руки, повела их к катеру. Заговорившись, они не заметили, что остальные успели обойти весь остров и внимательно все осмотреть.
Когда катер подвез виновников торжества к пристани, солнце уже начало садиться в море.
На маленькой пристани царило необычное оживление. Под эффектно разукрашенной, зеленью и цветами, аркой, стараясь с большим трудом сохранить спокойствие, стояло толпище маленьких детей кофейного цвета. Дети были одеты в белое. Они напоминали собой прекрасно сделанные экзотичные игрушки. Лишь катер причалил, раздалось пение малюток. Растроганные пением, вышли все на пристань. Там их усадили в экипажи, украшенные цветами, и повезли через город. По дороге их радостно приветствовали встречные. С трудом через запруженные экспансивными туземцами улицы их довезли до стадиона, тоже на-битого народом до отказа. Сначала было сказано несколько речей. Затем начались разнообразные состязания. Публика переживала вместе со своими фаворитами их победы и поражения. Было совсем темно, когда яркие снопы света осветили очень милую живую картину: буквы «КМ» были составлены очень искусно из группы маленьких туземцев. Дети были одеты в костюмы самых разнообразных наций, а хор малюток, певший на пристани, стоял под ними и пел туземский гимн. Казалось, что кричали в восторге не только бесчисленные толпища, запрудившие стадион и прилегающие к нему улицы, а что кричит и земля под их ногами, и небо. Рев восторга еще потрясал воздух, когда несколько министров, отозвав немного в сторону Мартини и Стеверса, сообщили им, что в федерации что-то произошло, но что именно — непонятно. Пока известно лишь то, что торжества в столице сорваны, Штерн не провозглашен правителем и не выступал, хотя его ждали. Кажется, вспыхнуло восстание. Стоявший все время бледный, как полотно, Шимер, взяв с собой Билля, поспешил на радиостанцию. Когда поехали на ужин, который должен был закончиться весельем в течение всей ночи, то на подножках экипажей стояли туземные солдаты, держа высоко над головой факелы.
Огромный парк перед дворцом совещаний, в котором начался ужин, заранее уже был запружен народом. Под звуки нескольких, часто сменявших друг друга, оркестров пели, танцевали и веселились в каком-то диком упоении.
Из трехсот лиц, бывших на ужине, лишь небольшая часть знала про то, что происходит. Они с трудом, напрягая все свои силы, выждали конец официальной части и один за другим скрылись.
В зале начались танцы: вскоре в ней начали веселиться с тем же азартом, что и снаружи в парке.
Салон, бывший рядом с машинным помещением эмиссионной станции, быстро наполнили оставившие залу. Поминутно входили к ним чиновники, принося ответы на их запросы о событиях. Оказывалось, что весь мир о случившемся в федерации знал не больше их. Про судьбу Орлиц-кого уже знали все. Что со Штерном? Что происходит? — Эти вопросы можно было легко прочесть на мрачных насупленных лицах находящихся здесь. Два члена правительства, пришедшие с ними, глядя на окружающих, тоже стали сосредоточенными и серьезными. Раздался резкий стук в дверь. «Войдите!» — произнес один из министров. В дверях стоял весь штаб эскадры. Мартини, встав, быстро направился к вошедшим. Прежде, чем успело у него сорваться с языка несколько резких слов по адресу пришедших, начальник штаба протянул ему на золотом подносе телеграмму, сказав:
— Она пришла от правительства, ваша экселенция.
— Да? — саркастически подтвердил Мартини, — а поднос? — не менее едко спросил он.
— От эскадры, — прозвучало коротко в ответ.
Мартини нервно вскрыл телеграмму и долго ее читал.
Казалось, что он хочет запомнить каждое ее слово. Опустив ее, он нервно вынул платок и вытер капли пота, выступившие на лбу.
— Мой ответ…
Начальник штаба его перебил на полуслове:
— Ваш ответ, экселенция, уже получен в столице. Вот подтверждение с их стороны в том, что сорок минут назад центральное радио его приняло и сейчас же передало по назначению.
Мартини, не говоря ни слова, подошел к своему начальнику штаба и горячо его обнял.
XVI
Этой ночью движение по улицам столицы было оживленнее, чем в обычный день. На улицах, ведших с вокзалов и пристаней, одни толпы людей заменяли другие, прибывающие на торжества не только из всех закоулков своего государства, но и из многих других. Весь город, кроме узкого центра, был в их полном распоряжении. Все бы-ли внимательны и предупредительны к нахлынувшим в город массам. В узком центре, у площади, кипела работа. Отстранялись леса, бывшие около гигантского памятнике, сделанного из бронзы. Памятник покрывали полотнами, а рядом с ним заканчивали трибуну, огромную, массивную, с пологими подступами, построенную с расчетом, чтобы Штерн мог въехать на нее в лимузине. Часто молоток рабочих застывал в воздухе, а глаза, их устремлялись в одну точку — второй от угла многоэтажный дом. Уже к полночи на этот дом устремили с площади орудийные жерла, а из окон и крыш стоявших против него домов — стволы пулеметов. На улице против самого дома не было ни души. Но когда молоток падал и шляпка гвоздя зарывалась в дерево, каждый продолжал пытливо думать о том, что происходит внутри этого безмолвно стоящего многоэтажного гиганта. Все коридоры и лестницы, ведшие в квартиру № 213, и прилегавшие к ней, были наполнены людьми, старавшимися бесшумно двигаться и изредка лишь еле слышным шепотом передававшим друг другу распоряжения начальства. Штерн в то утро напомнил министру про судьбу адмирала Флита. У самого входа в подъезд, так, чтобы можно было бежать в любой момент, не попадая зубом на зуб, сидел сам министр. И под, и над площадкой квартиры № 213 стояли люди, знавшие, что, если двинутся назад, то немедленно будут застрелены. И сверху, и снизу площадки были привинчены пожарные трубы, способные струей воды разбить даже стены. Перед самой площадкой были поставлены три молотобойца с кузнечными кувалдами. Все трое были приговоренными к смерти. Их жизнь была: убийства, насилия над малолетними и грабежи. В случае успешного выполнения задания им были обещаны свобода и деньги. В образованную ими брешь должны были ворваться к Орлицкому двадцать людей, стреляя химическими и боевыми патронами. Эти двадцать людей хорошо знали про ужасные лучи Орлицкого, так как двое из них были на дежурстве в вилле Штерна, когда она горела. Их руки и ноги отказывались слушаться, ими овладевал смертельный страх. Стоя здесь в темноте часами и зная, что смерть сторожит и сзади и спереди, минутами хотелось или громко запеть что-либо веселое, или застрелиться.