Государыня в этот раз отказалась брать кого-либо на богомолье в Холмогоры, и было странно, что Марфа не сопровождала императрицу. Елизавета сама поехала исполнять епитимью к месту заключения «брауншвейского семейства», часто останавливаясь по дороге и совершая пешие переходы. Ну как переходы, ехала она на карете, гуляла, пила ликеры, а утром останавливалась и шла, не долго, да и как можно совершать дальние переходы, когда отдышка съедает уже через треть версты, заставляя задыхаться и кашлять, да бок правый колоть начинает. Однако, болезненная женщина босиком, своими изнеженными ногами идет по дороге, придерживается строжайшего аскетизма на время этого пути, расстоянием редко более полверсты — это нужно было действительно согрешить, чтобы так себя мучить. Уж какие грехи государыни были причиной такой епитимьи стоило только гадать.
— Ах, Екатерина Алексеевна, сколь чудесный прием, сколь много кавалеров, аж томно становится, — ворковала рядом с женой цесаревича фрейлина Кошелева, уже разродившаяся сыном от Николая Чоглокова и только с неделю назад вновь прибывшая ко двору.
— Милая, — на манер своей свекрови обратилась к назойливой бывшей фрейлине Великая княгиня. — Я мужняя жена, и нечего засматриваться на кавалеров.
— Простите за дерзость, Ваше высочество, но это мовитон. В век Просвещения и галантных нравов ревность мужа? — Кошелева состроила пренебрежительную рожицу.
Екатерина ничего не ответила. Будучи еще Фике, она много насмотрелась на похождения матушки, оправдывая их как раз свободой нравов. Видела еще тогда девочка, как мать, пусть и не всегда удачно, управляла мужчинами, получала от каждого некие преференции. И при этом матушка не была сильно порицаема в обществе. Понимая и осознавая поведение матери, явным ударом по психике девочки Софии Фредерики было то, что та же матушка ее, будущую Великую княгиню, воспитывала в строгом аскетизме, при отсутствии примеров благочинных нравов. Порой мать могла рассказывать о добродетелях жены, только что выгнав очередного любовника. Елизавета Августа недооценивала прозорливость и понятливость своей дочери.
Петр ясно дал понять свое отношение к изменам, после чего Катэ только еще больше стала томиться. Екатерина Алексеевна всегда желала запретного, жаждала ощутить опасность.
Полный кавардак в голове, а тут еще половина фрейлин, как по заказу, только и судачат о кавалерах, возбуждая фантазии Екатерины.
— Ваше Высочество! Взгляните на этого красавца. Вот это жеребец! — восхищенно произнесла Матрона.
В девичестве Балк, ныне Салтыкова, уже переставшая в связи с замужеством быть фрейлиной, была лично приглашена Екатериной, даже в отсутствии ее мужа Сергея, который где-то там, что-то инспектирует.
— Матрона, ты же мужняя?! — притворно возмутилась Екатерина, вглядываясь в кавалера, который был действительно великолепен.
Мужчина был высок, черняв, с правильными, в меру волевыми, в меру смазливыми, чертами лица с пухлыми, как показалось Екатерине, очень чувственными губами. Новый мундир прапорщика сидел на Аполлоне, как влитой и придавал мужчине бравый вид блистательного офицера. А этот томный взгляд, который пронзал Великую княгиню…
— Познакомить? — спросила Матрона, выдержав паузу, и наслаждаясь проявившейся несдержанностью Екатерины.
Матрона Салтыкова оказалась мстительной особой. Она была влюблена в своего мужа, а тот, видимо, не мог забыть конфуза с женой наследника. Да и в том, что Сергей чаще в разъездах, чем дома, бывшая фрейлина винила именно Екатерину. На Великую княгиню, бывшая в девичестве Балк, перекладывала и вину за частые измены мужа. Поэтому, когда к Матроне подошел неизвестный ей человек и предложил подвести некого молодого господина к Екатерине Алексеевне, Салтыкова долго не сомневалась.
— Не стоит… я не знаю… если сочтете нужным… — растерялась Екатерина.
Матрона подошла к кавалеру, который и не думал теряться из виду. После, буквально, пары фраз, мужчина, не отрывая взгляда от жены наследника, направился к Екатерине.
— Позвольте, Ваше Высочество, представить Вам Казимира Кейстутововича Карповича, — сказала Матрона Салтыкова и, словно, испарилась.
— Я необычайно рад, Ваше Высочество, — произнес Карпович слегка проскакивающим польским акцентом.
— Вы поляк и на службе Российской империи? — решила все же завязать светский разговор Екатерина.