Говорили о его сдержанности, умеренности во всем. Вот один пример. После очень тяжелой болезни врачи порекомендовали ему диету, позволили есть только дроздов. К несчастью, дрозд был перелетной птицей, а так как сезон перелета в ту пору еще не наступил, напрасно его слуги рыскали по всем базарам Рима.
— Да, ситуация безвыходная, — заметил один из друзей Помпея. — Дроздов можно отыскать только у Лукулла, у него любая птица — круглый год.
— Клянусь, никогда! — воскликнул Помпей. — Я не хочу просить у этого человека ничего!
— И все же, — настаивал друг, — ведь врач рекомендовал тебе только дроздов, ничего более.
— Да уж, как же! — ответил Помпей. — Ты хочешь, чтобы я поверил, что в книге судеб написано, будто Помпей непременно погиб бы, не будь Лукулл таким обжорой и не выращивай он у себя в клетках дроздов?
И Помпей прогнал своего врача.
Упоминали мы и о его красноречии. Вот доказательство.
После смерти Страбона ему пришлось защищаться от обвинения в растрате каких-то общественных фондов, имевших отношение к его отцу. Вину в определенной степени пытались свалить на него. Но он защищался так искусно, с таким блеском и твердостью, что претор Антистий, разбиравший эту тяжбу, тут же решил отдать ему в жены свою дочь — предложение это он сделал через общих друзей.
Помпей согласился.
О помолвке стало известно народу, и это так понравилось римлянам, что в момент оправдания Помпея толпа закричала словно по команде:
— La Talasius! La Talasius!
Что же означают эти два слова, которые произносили римляне, желая счастливого брака?
Сейчас объясним.
Они были связаны с древней римской традицией, существовавшей еще со времен похищения сабинянок. Когда произошло это знаменательное событие, приведшее только что созданную Ромулом империю к краю пропасти, пастухи и скотоводы похитили столь молодую и прекрасную собой сабинянку, что тут же испугались, как бы не пришлось из-за нее каждый день драться. Тогда им пришла мысль отдать ее самому уважаемому и знатному человеку в Риме. И вот они бежали и кричали: «К Таласию! К Таласию!» Словно специально похитили красавицу для Таласия.
Действительно, молодая сабинянка вскоре вышла замуж за Таласия, и брак их оказался очень счастливым. С тех пор в Риме остался обычай: на богатых и особо пышных свадьбах, желая счастья молодым, люди кричали:
— La Talasius! La Talasius!
Помпей взял в жены Антистию.
Но супружеская жизнь его сложилась не столь счастливо, как у Таласия, поскольку, как мы уже говорили, Сулла заставил его отвергнуть эту женщину и жениться на Эмилии, своей племяннице и дочери Метелла Скавра.
Столь жестокий приказ был вполне в характере тирана — ведь Эмилия уже была замужем и к тому же беременна, да и вообще было стыдно подчиняться такому приказу, учитывая еще и то обстоятельство, что тесть Помпея Антистий был убит прямо в Сенате под тем предлогом, что Помпей — сторонник Суллы.
Мать Антистии, увидев свою дочь отвергнутой, не смогла пережить бесчестия и покончила с собой. За этой смертью последовала еще одна: Эмилия умерла при родах.
Однако вся эта ужасная трагедия, непременно наделавшая бы в другую эпоху немало шума, растворилась в другой, всеобщей трагедии, охватившей Рим, — в междоусобной войне Суллы и Мария.
Мы уже упоминали, что в аналогичное положение попал и Цезарь, но имел мужество воспротивиться воле Суллы и ослушался его. Сама сущность, природа этих двух личностей проявляется в этом сопоставлении: когда один сдается, другой противостоит.
Да простят нас за то, что мы так много говорим о Помпее. Но, наверное, все же стоит чуть больше рассказать о человеке, который вскоре будет делить с Цезарем власть над миром.
Признаемся также, что счастливы сделать для античности то, что делаем по отношению к собственному времени, что сделали для истории Италии и Франции, а точнее — достойно представить эту картину всем желающим. А что от нас для этого требуется? Просто сделать ее привлекательной.
Когда нам показывают греков или римлян, то прежде всего показывают статуи, за редчайшим исключением — людей.
Но поскольку мы сами люди, то и интерес наш направлен на тех, кто составляет гордость человечества. Однако, скинув тунику с Алкивиада[222] и тогу с Цицерона, что мы увидим? Просто людей.
Необходимо скинуть тунику и тогу, чтобы осуществить свой замысел: показать этих героев, этих своего рода близнецов во всех интимных подробностях.
Помните времена, когда говорили, что историю трудно изучать, поскольку она очень скучна? Конечно скучна в работах многих историков, но привлекательна в хрониках, мемуарах, легендах.
Отчего так прославился господин де Барант своей работой «Бургундские герцоги»? Только оттого, что он был первым, кто заменил историю летописной формой изложения, переиначив то, что принято было называть историей.
Разве не больше рассказали мы нашим читателям об эпохах Людовика XIII и Людовика XIV в своих романах «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон», чем тот же Левассер[223] в своих двадцати пяти томах французской истории?
XIII
Однако вернемся к Помпею, дважды вдовцу в свои двадцать четыре года, которого Сулла приветствовал званием «император»[224] за услугу, оказанную тирану, когда Помпей примкнул к нему со своей армией.
Мало того, Сулла встал и открыл перед ним свою голову, что делал чрезвычайно редко перед военачальниками. То, что он встал, еще можно понять, но то, что открылся…
Признайтесь, дорогие читатели, постоянно видя римлян с непокрытой головой, понять это трудно. Из-за отсутствия такого предмета туалета, как шляпа, которую они хоть и изредка, но все же носили — доказательством служит та знаменитая шляпа, которую одалживал Красс греку Александру, — римляне прикрывали голову полой тоги, а это одеяние было, как правило, белого цвета, что успешно защищало их от жарких лучей итальянского солнца. И вот, подобно нам, приподнимающим шляпу в знак почтения, римляне тоже приподнимали полу тоги и таким образом открывали голову.
При всей скромности Помпея ему все же вменялись в вину два-три проступка, которые Цезарь, его соперник во всем и более всего — в человечности, никогда бы не смог совершить.
Как известно, Карбон был противником Суллы. Если бы Сулла приказал, чтобы того убили, как только поймали, никто ничего не сказал бы — это сочли бы само собой разумеющимся. Но Помпей приказал привести к нему Карбона в цепях, и это человека, которому трижды отдавались почести, который трижды избирался консулом! Он судил его, сидя на высоком троне, под одобрительный гомон толпы, осудил и приказал тут же, немедленно лишить жизни, дав лишь время на отправление одной срочной естественной потребности.
Примерно таким же образом он поступил с Квинтом Валерием, известным ученым, которого пленил, с которым подолгу беседовал и которого затем хладнокровно лишил жизни, узнав от него все, что хотел узнать.
Тот же Сулла нарек Помпея «Великим», приветствуя его по возвращении из Африки, как в свое время, за четыре-пять лет до этого, именовал императором.
Необходимо признать, что вначале Помпей стеснялся добавлять эти титулы к своему имени. Однако поспешим уточнись, что делал он это вовсе не из скромности, а из боязни вызвать у народа подозрение.
И действительно, чуть позже, после смерти Сертория и похода в Испанию, он вдруг решил, что это звание было присвоено ему чуть ли не с рождения и что он вправе его носить. Так что с тех пор во всех своих письмах и декретах подписывался: «Помпей Великий».
Правда и то, что над тем, кого Сулла назвал Magnus, то есть Великим, стояли еще двое, которых народ прозвал Очень Великими — Maximus. Одним из них был Валерий, помиривший народ с Сенатом, другим — Фабий Сулла Рулл, прогнавший из того же Сената нескольких сыновей освобожденных рабов, которым с помощью своего богатства удалось пролезть в сенаторы.
222
Алкивиад (около 450–404 гг. до н. э.) — афинский полководец и политический деятель, племянник Перикла, ученик Сократа.
224
Император (лат. — повелитель, полководец) — почетный титул полководца в республиканском Риме; со времени Августа — титул главы государства. Впоследствии титул императора присваивали государям некоторых крупных монархий.