— Полностью?
— Ну, разумеется, не с точки зрения государственного закона. С точки зрения психологйи, психиатрии, биологии, истории и так далее. Я тебе говорю, я был потрясен. Он додумался до самого главного, он словами выразил то, что у нас шло как безусловный рефлекс — без осмысления. Он догадался, как самому, с какой стороны смотреть на свои действия. К примеру, тому же Хромому это понимание не нужно — он прирожденный уголовник. Но таких у нас — единицы. Большинство — как ты — продолжает
Оценивать себя критериями «честных людей». И, естественно, жутко страдает от этого, совесть их мучает. А это заблуждение — ни мы, ни мотивы наших действий не имеют никакого отношения к тому миру. Мы, считай, находимся в другом измерении, пересекающемся с «честным». Ты попытался жить в одном мире по законам другого, причем все перепутал — и едва не очутился на том свете. Попробуй взглянуть на свои действия с точки зрения того мира, который сам для себя выбрал, забудь про другой.
— Да понял я это — когда протрезвел. Я только другими словами обозват ту же суть.
— Это хорошо, только долго очень ты до этого додумывался. В следующий раз не дожидайся, пока в петлю полезть захочется, сразу иди к Мишке. И не стесняйся — у него, по-моему, уже все побывали.
— Что, и ВДВ?!
— А что, он не человек? Серега, по-моему, не был, но он как-то иначе приспособился бороться с совестью.
— А ты?
— С этими проблемами? Валер — ни разу. Честно. Я вообще не нуждаюсь в том, чтобы облегчать душу, мне не тяжело. Я принадлежу к еще более редкому типу людей, чем Хромой. Я завоеватель. В древности я был бы Александром Македонским. Или Цезарем. — Он усмехнулся. — Ты только представь себе — Цезарь после победоносного похода при-ходит к приятелю и говорит, что совесть ему покоя не дает, что нехорошо он поступил, убив столько народу. Ни в чем не повинного, самое главное. Сначала убивал и грабил и других на это подбивал, а потом кается. Это же абсурд, согласен? Вот так и я. С моей точки зрения, что бы я ни делал, я прав. Я не рассматриваю каждый эпизод в отдельности, типа: сегодня ограбил того, кого давно пора грабить и он это заслужил, а вот вчера надо было пожалеть беднягу. Для меня моя жизнь — это просто длинный, непрерывный путь к цели. Где-то я ступаю мимо дороги, оказываюсь по колено в грязи, но это ерунда. Главное — не потерять направления движения.
— И за всю жизнь тебя совесть ни разу не грызла?! Ничего, ни единого случая не было, когда бы ты сказал, что это неисправимая ошибка и совершена она по твоей вине?! Не верю.
И раньше, чем договорил последнее слово, Валера успел понять, что затронул запретную тему.
Саша не ответил. Мало того, с его лица исчезли всякие признаки оживленности. О его жизни до «вступления» в мафию в'Организации никто ничего толком не знал, а те, кто поумнее, советовали не теребить его с воспоминаниями детства. Это было табу. Даже пакостник Хромой обходил стороной эту тему. Где-то там, не в «безоблачном» детстве, а ближе к взрослым годам скрывалась рана, касаться которой было больно и которую Валера непреднамеренно растравил.
Возникла неловкость. Валера не знал, куда ему провалиться, и мысленно крыл свое безудержное любопытство многоэтажным матом. Чтобы как-то сгладить оплошность, он завел разговор на постороннюю тему, но этот разговор превратился в классический монолог. Саша не игнорировал его — просто не слышал, целиком погрузившись в не-веселые воспоминания.
Шедшая впереди «шестерка» Соколова приткнулась к обочине. Глеб, который вел машину на первом участке, поменялся местами с ВДВ; в «девятке» все осталось по - прежнему — Валере предстояло уступить руль Цезарю через два часа.
— Четыре года назад, — тихо, с неестественным спокойствием сказан Саша, — я совершил подряд две ошибки. Погибли два самых дорогих мне человека. — Он вздохнул. — Одно время я успокаивал себя тем, что так сложилась судьба, что от меня ничего не зависело. Но, черт подери, я же знаю, что это не так! От меня зависело все! Четыре года я проклинаю себя, я ненавижу себя за то, что заболтался с приятелем, хотя сестра упорно тянула меня домой, и пришел на полчаса позже... Но и это меня ничему не научило! Я был хуже, чем лох, я был луп, как пробка, и радовался... Нет бы мне проявить элементарную осмотрительность, лак понадеялся на «авось»... За мою беспечность сестра ответила жизнью.