— Я не маленький, — буркнул Саша. — И на полное отсутствие мозгов не жалуюсь. Так, значит, чтобы крупные кости были целы. А мелкие?
— Иди! — слегка подтолкнул его Маронко.
Не торопясь, Саша спустился вниз. Серега остался — заниматься телом Артура, — Соколов с Яковлевым стояли у Сашиной «девятки», курили. Саша протянул листок Ва-лерке. Сезон охоты можно считать открытым.
* * *
За окнами похоронного автобуса все было совершенно серым. Сентябрьский дождь хлестал без передышки вторые сутки подряд, холодный порывистый ветер был настолько сильным, что приходилось наклоняться вперед при ходьбе против ветра.
Автобус был полон, ни одного свободного места. Води теля взяли своего — того, который пригнал машину, отправили прогуляться, доверительно сообщив, что «меньше видел — дольше проживешь», и пообещав вернуть автобус точно в назначенное время.
По-разному, но в одинаково траурную одежду одетые, автобус заполняли молчаливые люди разного возраста. Женщин только две — мать и невеста погибшего, пожилая и молоденькая, обе с одинаково заплаканными лицами. На общем сером фоне как-то слишком ярко выделялись три фигуры — молодые парни с окаменевшими лицами. Черные кожаные куртки, черные кожаные штаны, черные водолазки под куртками — ни единого светлого пятна.
Между сиденьями на помосте стоял гроб, обитый кроваво-красной тканью. Крышка была забита в церкви священником после отпевания, но лицо человека в этом гробу, лицо с закрытыми глазами было навеки запечатлено в памяти провожавших. Когда его положили в гроб, он ничем не напоминал то тело, что двумя днями раньше лежало на столе в квартире Маронко. Человек в гробу был именно тем Артуром, которого они знали, даже его снисходительная усмешка, как прежде, слегка изгибала бескровные губы. И эта идентичность больно резала глаза. В его смерть не хотелось верить, и, возможно, это была единственная причина, заставлявшая многих отворачиваться от гроба, стараться не смотреть в ту сторону. Не хотелось лишний раз напоминать себе, что Артура-«аварийщика», Артура Джордано, давно ставшего такой же неотъемлемой частью их жизни, как Ученый, как Хромой или Цезарь, — что Артура больше нет. И они провожают его в последний путь.
Площадка перед входом на кладбище была заполнена до отказа. Машины, люди; не стоило искать в этой толпе праздно любопытствующих или осведомителей — растянутая с предыдущего вечера цепочка охраны служила надежным фильтром. Но сказать, что толпа однородна, тоже было нельзя — люди собирались в кучки вокруг своих центров. Здесь были представители восемнадцати группировок Москвы и Подмосковья — перемирие, предложенное Ученым и Гончаром, стало всеобщим. Пусть большинство из них никогда не видело, даже не слышало об Артуре при его жизни — это никого не смущало. Они провожали человека, сознательно пошедшего на гибель ради идеи зарождавшейся мафии, заслонившего подлинного лидера от серьезной угрозы. Они пришли отдать долг не личной памяти — человеку, убитому в Бутырской тюрьме без суда. Имя Артура Джордано грозило стать нарицательным обозначением их криминального героизма, фанатической преданности своему выбору. Пусть все видят, что и у них есть свои герои, которыми они гордятся, которым они оказывают почести и ради которых могут забыть о своих междуусобицах.
Собравшиеся люди ждали появления похоронного автобуса, не обращая внимания на дождь и ветер. Когда мрачный кортеж показался на дороге, люди зашевелились, подались в стороны, освобождая место в центре площадки; ближе подошли представители беляевской и ясснсвской группировок.
Автобус остановился; к распахнутым задним дверцам подошли трое мужчин, через несколько секунд к ним присоединились трое в черной коже, приехавшие на автобусе. Толпа прихлынула вплотную, кто-то сдержанно приветствовал выходивших наружу людей.
Гробу не дали коснуться земли, его тяжесть приняли на свои плечи шесть рослых мужчин. Люди расступились, давая им проход; медленно они двинулись к воротам кладби-ща. Сразу за гробом шли две женщины с покрытыми черными кружевными шарфами головами и седой невысокий мужчина, в котором многие легко узнавали Ученого.
Чинная процессия шла в полном молчании. Редкие женщины, чье присутствие в многолюдном хвосте провожающих казалось немного странным, сдерживали свои эмоции так же, как и мужчины. Даже те две, что шли сразу за гробом, не плакали. Может быть, они стеснялись показывать свое горе, хотя оно было неподдельным, а может, слез уже не осталось. В руках многие держали живые цветы, но
Нигде не было видно венков, ставших привычным атрибутом похорон.