Но хуже всего на их отношениях отразился случай с пресловутой бандой наркоманов в Ясеневе. Таня рассказала ей, подсознательно предлагая по восхищаться смелостью Матвеева, и сдуру ляпнула, что у Валеры и Мишки были ножи. Так Ленка заявила, что их должны были задержать, а потом и судить за ношение и применение холодного оружия, равно как и за использование приемов рукопашного боя, что равнозначно применению холодного оружия. А про то, что наркоманы открыли по ним огонь из пистолетов, Ленка даже не заикнулась. После этого Таня долгое время разговаривала с ней крайне сухо. Ленка, похоже, этого не заметила — она была всецело поглощена своей будущей
Работой. Вот интересно, что она сказала бы, узнав, что ее репутация основательно подпорчена близким общением с Кровавым Цезарем и Финистом...
Телефон. Таня уже привычным жестом потянулась за часами. Опять без четверти два. Кто-то над ней просто издевается. Может, не подходить? Все равно молчать будет. Попросить бы у Соколова АОН на одну ночь, вычислить номер загадочного абонента... Третий звонок; ишь ты, упорный какой. Нет, подходить придется, а то мать проснется, а это ни к чему. Таня прошлепала в коридор, якобы сонным голосом произнесла «алле». И затаила дыхание — тишина в трубке была не абсолютной. Кто-то осторожно царапал микрофон с той стороны.
— Я слушаю?
Таня плотнее прижата трубку к уху, оглянулась: в коридоре появилась светлая фигура в ночной рубашке — мать проснулась.
— Кто там? — спросила мать.
— Не знаю, не слышно ничего. Я слушаю вас! — повторила Таня громче.
Шуршание, треск заполнили линию, и ей по казалось, что в шуме помех она расслышала свое имя.
— Да? Я слушаю!
Что за ерунда? Может, кто-то безуспешно пытается дозвониться, а АТС упорно не дает связи, и вдруг... Танины глаза полезли на лоб. помехи ушли, будто их и не было, и в наступившей тишине прошелестело: «Привет, Танюша»... Не узнать этот голос, эти интонации было невозможно... Таня отчаянно завизжала, швырнула трубку и даже выдернула штекер из розетки: Дрожа и тяжело дыша, она прислонилась к стене; на крик из своей комнаты выскочил отец:
— Что? Что случилось?
Он включил свет, и Таня увидела свое отражение в зеркале — мертвенно-бледная, с расширенными от ужаса глазами. Да нет, этого не может быть, он же мертв, он умер неделю назад, сгорел дотла, даже костей не осталось... Слова словами, но ведь она своими глазами видела бумажки с печатями на дверях и свидетельство о смерти. Он не может говорить, он же умер, он не может звонить... Нет, это не он, это кто-то хулиганит, издевается, треплет ей нервы...
Она рыдала, не чувствуя, как мать обняла ее, как отец обеспокоенно и нервно гладит ее волосы.
Родители привели ее в комнату, усадили на кровать, мать побежала за валерьянкой. Когда рыдания перешли во всхлипывания, отец ласково спросил:
— Танечка, что случилось?
— Да ничего... Вы только не подумайте... Я знаю, мне только показалось... Там такие помехи были, и мне послышался Сашин голос.
Горло сдавило спазмой, и только тут Таня заметила, какое озабоченное лицо у матери. Она смотрела на нее с явной тревогой. Таня поспешила успокоить ее:
— Да ничего страшного, мам, я же знаю, что этого не может быть, что это вовсе не он звонил. Мне показалось. Ты же знаешь, как иногда трудно узнать голос по телефону. Я просто перепутала, обозналась, все ведь бывали в таком положении?
— Конечно, конечно, — кивала мать. — Ничего удивительного. Это такое потрясение, ничего удивительного, — повторяла она. — Это пройдет, это естественно, ничего страшного... А я завтра схожу в милицию, попрошу проверить нашу линию, чтобы никто не звонил по ночам. Пусть они прослушают, узнают, кому по ночам спать не хочется.
— Нет! — истерически вскрикнула Таня, вспомнив, что о Сашкиной смерти никому нельзя говорить. — Не надо! Я не хочу, чтобы кто-то подслушивал мои разговоры! И не шутники это, я знаю, кто звонит, там всегда плохо слышно. Я утром позвоню туда и скажу, чтобы больше не звонили по ночам. Там люди не знают, что я бываю дома днем, поэтому звонят ночью. Они всегда с трудом дозваниваются...