Глаза. — Тебя еще не отпугнуло мое рассудочное отношение к таким вещам?
— Представь себе — нет.
— Хорошо. Пусть будет так. — Он достал из заднего кармана джинсов квадратную упаковку из серебристой фольги. — Вот.
Когда она поняла, что держит в руках то самое «аптечное средство импортного производства», то залилась краской и хотела отказаться от своего решения, а еще лучше — влепить ему пощечину за его оскорбительную прагматичность. Но не сделала этого, подумав, что скоропалительное отступление будет выглядеть просто глупо. К тому же под лежачий камень вода не течет, а так хоть была надежда разубедить его, разбудить от ледяного сна.
Недовольно хмыкнув, она ушла в свою комнату. Положила упаковку на столик у маленького ночника, разобрала постель. Выпрямилась и замерла: бесшумно подобравшись сзади, он положил ладони на ее плечи, слегка сжал пальцы. На мгновение Таня ощутила прикосновение его волос к своей щеке, когда он наклонился, покрывая поцелуями ее шею. Он был удивительно нежен, это шло вразрез с его сухим отношением к любви, и Таня предпочла верить своим представлениям о нем, а не его словам.
Она приникла к нему, слабея от ласк; он целовал ее, закрыв глаза, его руки жгли кожу даже через одежду. Как-то незаметно он раздел ее, подтолкнул к постели...
Он все делал не так, как прежние ее возлюбленные, и эта новизна была великолепна. Он сводил ее с ума, она забыла обо всем, она жила только его жгучими ласками. Покусывая губы, она еле сдерживала рвущийся наружу крик, она была без сил и почти счастлива. Но... Четверть двенадцатого он поднялся, подобрал с пола свою одежду и ушел в ванную. Накинув халатик, Таня вышла из кометы проводить его.
Из ванной он вернулся такой же безразличный, как и несколько часов назад. Таня опешила, не поверив своим глазам, но факт оставался фактом — они оставались чужими друг другу людьми...
Сидя на подоконнике в неосвещенной кухне, Таня тихо плакала. Этот человек на самом деле не имел души, и он вовсе не преувеличивал, говоря, что он — один холодный
Разум. А она, наверное, уже никогда не забудет эти часы наедине с ним, она не разлюбила, даже узнав его. Она едва слышно всхлипывала, глядя за окно, в темноту. Где-то там шел совсем молодой человек, подставив черноволосую голову так любимому им падающему снегу...
Глава 2
РОЖДЕНИЕ ЦЕЗАРЯ.
«ОРЛЯТА УЧАТСЯ ЛЕТАТЬ»
24 мая 1988 года, 17.30
СССР, Москва, Беляево, ул. Миклухо-Маклая
За окном безумствовал май. Окончательно проснувшаяся природа напоминала людям, что настала самая пора для любви, для счастья, для цветения. А Сергей Иванович Маронко, в определенных кругах более известный как Ученый, был в бешенстве.
Стоя одной ногой в могиле, не в силах противостоять сталкивавшей его туда болезни, он напоследок решил сделать хотя бы одно доброе дело. Взял на работу двух парней с улицы. У обоих не было ни дома, ни семьи, оба в глаза своих отцов не видели... Маронко отнесся к ним так, как, по его мнению, должен был отнестись дальновидный начальник, желающий получить преданных помощников. Не более того. Ребята оказались достаточно умны, чтобы понять: им было на роду написано гнить на свалке и стать отбросами общества, и шанс встать на ноги и вырасти толковыми людьми дается лишь единожды. Работали они отлично; ра нее, еще во времена подпольных цехов, Маронко часто привлекал молодых ребят для исполнения мелких поручений и каждый раз быстро отказывался от их услуг за ненадежностью. На этих он мог положиться всецело, они в свой шанс вцепились мертвой хваткой. Пожалуй, хоть и называли их щенками, но похожи они были на волчат — такие же непримиримые, диковатые, недоверчивые. Верили только Маронко, а в остальных видели врагов.
Но все пошло не так, как он планировал. Попривыкнув к новой жизни, освоившись, ребята перестали видеть в Маронко только заботливого начальника. Началось все с
Миши, оно и понятно: детдомовские воспитанники, даже перешагнув порог юности, норовят увидеть отца или мать в любом взрослом, принявшем участие в их судьбе. За ним и Сашка потянулся. Сначала он удивлялся, когда парни нахально требовали у него совета, какой обычно просят у отца, но потом и он...
Он долго не признавался себе в этом, но и он привязался к ним. Судьба обделила его — двенадцать лет лесоповала отняли у него не только лучшие годы жизни, но и надежду иметь когда-нибудь собственных детей: сказались-таки жестокие простуды. А семью иметь хотелось.
Его друг Василий, молодой бесшабашный парень, предчувствуя смерть и зная, что Сергей любит его жену, написал письмо, в котором поручал семью Маронко. Через не-сколько дней после получения этого сумбурного послания стало известно, что Василий разбился на полигоне... Он рад был бы выполнить просьбу-завещание, он заботился об Анне и Светке, но его семьей, настоящей семьей, они не стали бы: Светка никогда не отнеслась бы к Маронко, как к отцу, и глупо было бы винить ее в этом — Василия она боготворила.