Цезарь рассердится на это.
Он принесет клятву в свое оправдание, но солдаты рассмеются ему в лицо и споют под носом у него вторую песенку:
Итак, Цезарь находился у Никомеда III, когда ему стало известно о смерти Суллы.
И действительно, Сулла умер, отрекшись перед тем от власти.
Это неожиданное отречение вызывает удивление у потомков.
Бедные потомки! Они не удосужились подсчитать количество людей в Риме, которые были заинтересованы в том, чтобы с Суллой не случилось никакого несчастья, и берегли его, ставшего частным лицом, куда тщательнее, чем они берегли диктатора, который, будучи диктатором, не нуждался в их охране, поскольку у него были телохранители.
Он ввел в сенат около трехсот своих людей.
В одном только Риме число рабов тех, кто был подвергнут проскрипции, — рабов, освобожденных им и именовавшихся корнелианами, — в одном только Риме, повторяем, число освобожденных им рабов превышало десять тысяч.
Он сделал землевладельцами в Италии, выдав им доли из ager publicus,[2] сто двадцать тысяч солдат, сражавшихся под его начальством.
Да и в самом ли деле отрекся он от власти, он, кто, узнав на своей вилле в Кумах, за день до смерти, что квестор Граний, в расчете на ожидаемое событие, медлит уплатить сумму, которую был должен казне, приказал схватить квестора Грания и удавить беднягу прямо у него на глазах, у его постели?
На другой день после этой казни он умер, причем умер мерзкой, по правде сказать, смертью для человека, требовавшего называть его сыном Венеры и Фортуны и имевшего притязания, вполне, кстати говоря, оправданные, быть в наилучших отношениях со всеми красавицами Рима: он сгнил прежде, чем умереть! Как те тела, о которых говорит могильщик в «Гамлете»: «Rotten before he dies».[3]
Он испустил дух, пожираемый полчищами вшей, которые копошились в язвах, покрывавших все его тело, и, подобно колониям переселенцев, покидали одну язву лишь для того, чтобы попасть в другую.
Однако это не помешало тому, чтобы его похороны стали, возможно, самым пышным из его триумфов.
Его тело, которое везли из Неаполя в Рим по Аппиевой дороге, сопровождали ветераны.
Впереди этого нечистого трупа шагали двадцать четыре ликтора с фасциями; позади колесницы несли две тысячи золотых венков, посланных городами, легионами и даже частными лицами; по обеим сторонам колесницы, охраняя гроб, шествовали жрецы.
Следует признать, что Сулла, восстановивший римскую аристократию, не был популярен; но, помимо жрецов, здесь присутствовали также сенат, всадники и армия.
Многие опасались мятежа.
Однако те, кто ничего не предпринял против живого, позволили мертвецу спокойно проделать его последний путь.
И мертвец проделал его под умеренный гул торжественных возгласов сената и под оглушительные фанфары, заполнявшие эхом окрестности.
По прибытии в Рим смердящий труп был доставлен к трибуне, предназначенной для произнесения торжественных речей, и осыпан похвалами.
Наконец, его похоронили на Марсовом поле, где никого не хоронили после царей.
Женщины, близостью с которыми он похвалялся, эти потомицы Лукреции и Корнелии, принесли, помимо того, что содержалось в двухстах десяти корзинах, такое огромное количество благовонных смол, что после сожжения тела Суллы их осталось достаточно, чтобы вылепить статую Суллы в натуральную величину и статую ликтора, несущего перед ним фасции.
После того как Сулла умер в Кумах, был сожжен у трибуны, предназначенной для произнесения торжественных речей, и похоронен на Марсовом поле, Цезарь, как мы уже сказали, вернулся в Рим.
Но в каком состоянии пребывал тогда Рим?
Вот именно это мы и постараемся теперь рассказать.
II
В ту эпоху, к которой мы сейчас подошли, то есть в 80 году до Рождества Христова, Рим еще не был тем Римом, который Вергилий называет прекраснейшим из творений, ритор Аристид — столицей народов, Афиней — миром в миниатюре, а Полемон Софист — городом городов.
Лишь спустя восемьдесят лет, в эпоху, соответствующую появлению на свет Христа, Август скажет: «Взгляните на этот Рим, я принял его кирпичным, а оставляю мраморным».
И в самом деле, строительные работы Августа — до которого нам сейчас нет дела, но о котором, тем не менее, мы не прочь сказать попутно пару слов, — строительные работы Августа сравнимы с теми, какие происходят сегодня у нас, изменяя облик того другого прекраснейшего из творений, той другой столицы народов, того другого мира в миниатюре, того другого города городов, что зовется Парижем.