Заметьте, что я еще смягчаю.
Знайте только, что судьи, позволившие подкупить себя лишь деньгами, снискали себе славу честных судей.
Вот почему, когда они потребовали охрану, чтобы вернуться домой, Катул крикнул им:
— Э! Вы что, боитесь, что у вас отнимут деньги, которые вы получили?
Цезарь, вызванный в суд свидетельствовать против Клодия, заявил, что у него нет никаких улик.
— Но ведь ты дал развод своей жене! — крикнул ему Цицерон.
— Я дал развод своей жене, — ответил Цезарь, — вовсе не потому, что считаю ее виновной, а потому, что жена Цезаря должна быть выше подозрений!
Стоит ли говорить, что Клодий был оправдан.
Посмотрим теперь, каковы были последствия этого оправдания.
XXVI
Во-первых, на городской площади началось великое волнение.
Клодий, оправданный после обвинения, которое в случае осуждающего приговора обрекло бы его на изгнание, и оставшийся без наказания, стал с этого момента намного сильнее, чем был прежде.
Его оправдание стало триумфом.
Двадцать пять судей держались твердо и, с риском для собственной жизни, вынесли обвинительный приговор.
«Но тридцать один, — говорит Цицерон, — больше устрашились голода, чем позора, и признали обвиняемого невиновным».[51]
Таким образом, охранительное движение, которое началось со времени консулата Цицерона и заговора Каталины, раскрытого и подавленного, было полностью остановлено оправданием Клодия, и демагогическая партия, представленная Помпеем, неверным аристократии, Цезарем, верным народу, и Крассом, верным Цезарю, окончательно взяла верх.
Таким образом, Рим, счастливый быть рожденным консульскою властью Цицерона— О fortunatam natam me consule Romam! — этот Рим вернулся к тому же положению, до какого его довел Катилина, когда, встретив на своем пути Цицерона, он был вынужден покинуть отечество.
Воспоминание о той первой победе воодушевило Цицерона и внушило ему отвагу, которая была присуща ему не всегда.
В майские иды сенат собрался на заседание, и, когда настал черед Цицерона говорить, он произнес:
— Отцы-сенаторы, получив эту рану, вы не должны ни падать духом, ни проявлять слабость; не следует ни отрицать нанесенный удар, ни преувеличивать серьезность раны; было бы глупостью утратить бдительность, но было бы малодушием испугаться. Дважды на наших глазах был оправдан Лентул и дважды Катилина; что ж, это лишь еще один, кого продажные судьи спускают с поводка на государство.
Затем он повернулся к Клодию, в качестве сенатора присутствовавшему на заседании и пренебрежительно посмеивавшемуся над этим выпадом Цицерона, и воскликнул:
— Ты ошибаешься, Клодий, если думаешь, что твои судьи вернули тебе свободу. Это заблуждение! Не для Рима сохранили они тебя, а для тюрьмы; не уберечь тебя как гражданина они хотели, а лишить возможности удалиться в изгнание. Воспряньте же духом, отцы-сенаторы, поддержите ваше достоинство; честных людей по-прежнему объединяет любовь к Республике.
— Ну что ж, честный человек, — крикнул ему Клодий, — доставь нам удовольствие, расскажи, что ты делал в Байях?
Напомним, что Байи были своего рода лупанарием Италии.
Мужчина, поехавший в Байи, возбуждал подозрения; репутация женщины, поехавшей в Байи, была погублена.
Поговаривали, что Цицерон ездил в Байи, чтобы увидеться с сестрой Клодия.
— В Байях? — переспросил Цицерон. — Во-первых, я не был в Байях, а во-вторых, разве Байи запретное место и нельзя отправиться в Байи на воды?
— Вот как! — ответил Клодий. — А разве у арпинских крестьян есть что-нибудь общее с теплыми водами?
— А ты спроси у твоего заступника, — ответил Цицерон, — почему его так потянуло к арпинским водам.
Под заступником подразумевался Цезарь; но на что годились арпинские воды? Этого мы не знаем.
Высказывание это непонятно, и нам неизвестно, удалось ли какому-нибудь комментатору объяснить его; но, по-видимому, оно было оскорбительно, ибо Клодий выходит из себя.