Никогда он не поведет свое войско по дороге, которую не разведает сам.
Когда ему надо будет переправлять свои легионы в Англию, поскольку до него дойдут разговоры, будто у берегов Британии ловят жемчуг прекраснее, чем в Индийских морях, он сам испробует весь путь и лично осмотрит все гавани, способные стать надежным убежищем для его флота.
Однажды ему станет известно, что его армия, которую он оставил, чтобы последовать за своей удачей, осаждена в своем лагере; тогда он переоденется галлом и проскользнет сквозь вражеские посты.
В другой раз, когда ожидаемая им помощь будет задерживаться, он бросится к утлому суденышку и в одиночку отправится на ее поиски.
Ни одно суеверие не остановит его марша, ни одно предзнаменование не заставит его изменить свои замыслы.
Жертва вырвется из рук жреца, совершающего жертвоприношение, но он все равно выступит против Сципиона и Юбы.
Ступив на землю Африки, он упадет, сходя с корабля, и воскликнет: «Ты в моих руках, Африка!»
Никогда у него не будет заранее принятого решения, и действия его неизменно определит случай.
Его гений сам мгновенно разработает замысел, которому он последует.
Он будет вступать в сражение, не имея составленного плана.
Он будет атаковать сразу после перехода, не заботясь о том, хороша или плоха погода; однако он постарается, чтобы дождь или снег били противнику в лицо.
Он никогда не погонится за врагом, не завладев перед этим его лагерем.
Как только враг покажет ему спину, он уже не даст ему времени оправиться от страха.
В критическую минуту он отошлет прочь всех лошадей и прежде всего свою, чтобы поставить своих солдат перед необходимостью победить, отняв у них возможность бежать.
Если же его войска дрогнут, он в одиночку соберет их и собственными руками остановит беглецов, заставив их, какими бы испуганными они ни были, повернуться лицом к врагу.
Один знаменосец, которого он так остановит, направит на него острие своего копья, и он оттолкнет это копье грудью.
Другой оставит у него в руках свое знамя, и с этим знаменем он пойдет на врага.
После битвы при Фарсале, когда, опережая свои войска, он будет пересекать Геллеспонт на небольшом перевозном судне, ему неожиданно встретится Луций Кассий с десятью галерами, и он возьмет в плен Луция Кассия с его десятью галерами.
Наконец, во время атаки на мост в Александрии ему придется броситься в море и проплыть расстояние в двести шагов, то есть до ближайшего корабля, подняв над водой левую руку, чтобы не замочить записи, которые были при нем, и держа зубами свою боевую куртку, чтобы не оставлять ее в добычу неприятелю.
Итак, он уезжает.
Он уезжает, чтобы затеряться в том варварском и воинственном хаосе, который зовется Галлией и который так подходит его гению.
Ну а мы посмотрим, что за время его отсутствия станет с Цицероном, изгнанным из Италии, с Помпеем, лишившимся популярности, и с Клодием, на какой-то миг ставшим царем римской черни.
XXIX
Мы уже рассказывали, как уехал Цицерон.
Множество знамений — а вам известно, какое влияние оказывали знамения на римлян и как во всем они видели знамения, — множество знамений указывали, что его изгнание продлится недолго.
Когда он отплыл из Брундизия в Диррахий, ветер, вначале попутный, вдруг поменялся и на другой день отбросил его к тому месту, откуда он начал свой путь. — Первое знамение.
Он снова вышел в море; на этот раз ветер привел его к месту назначения, но в тот миг, когда он ступил на берег, земля заколебалась и море отступило перед ним. — Второе знамение.
И, тем не менее, он впал в глубокое уныние.
Он, непрестанно повторявший, когда его называли оратором: «Зовите меня философом», стал меланхоличен, как поэт, меланхоличен, как Овидий в изгнании у фракийцев.
«Он проводил почти все время, — говорит Плутарх, — в глубокой скорби, почти в отчаянии, не отрывая взоров от Италии, словно отвергнутый любовник».[65]
Меланхолия, эта чисто современная муза, предугаданная Вергилием, — явление настолько редкое у древних, что мы не можем удержаться от желания познакомить читателя с переводом одного из писем Цицерона к брату.
Оно показывает великого оратора с такой стороны, с какой он нам совершенно не известен.