Марий убивал грубо, как простолюдин из Арпина.
Сулла убивал как аристократ, методично и размеренно.
Каждое утро он публиковал очередной список; каждый вечер проверял итоговую сумму.
Попадались головы, стоившие двести талантов, то есть миллион двести тысяч ливров.
Попадались и другие, стоившие лишь свой вес серебром.
Вспоминается убийца, заливший в череп принесенной им головы свинец, чтобы она весила больше.
Богатство служило побудительной причиной для проскрипции; кто-то попадал в проскрипционный список из-за своего дворца, кто-то — из-за своих садов.
Какой-то человек, никогда не становившийся ни на сторону Мария, ни на сторону Суллы, обнаружил свое имя в только что вывешенном списке.
— Горе мне! — воскликнул он. — Это моя альбанская вилла убивает меня!
Проскрипции не ограничивались одним только Римом, они охватывали всю Италию.
Преданы смерти, изгнаны и ограблены были не только те, кто оказался под подозрением, но также их родственники, друзья и даже те, кто, повстречавшись с ними во время их бегства, обменялся с ними хоть словом.
Подобно людям, проскрипциям подвергались целые поселения; в этом случае их разграбляли, сносили их укрепления и истребляли их жителей.
Этрурия была почти полностью стерта с лица земли, и взамен в долине Арно был под сакральным именем Рима — Флора — основан город.
Рим имел три имени: светское имя — Рим; тайное имя — Эрос, или Амур; сакральное имя — Флора, или Ан фу с а.
Сегодня Флора зовется Флоренцией; на сей раз выяснить этимологию было легко.
Сулла истребил древнее италийское племя под предлогом упрочения безопасности Рима.
Угроза Риму, по мнению Суллы, исходила от союзников: они подали варварам знак, что те могут приходить, и все эти халдеи, фригийцы и сирийцы тотчас примчались.
Рим ко времени смерти Суллы населяли уже не римляне.
Это даже не был больше народ, это было сборище вольноотпущенников и сыновей вольноотпущенников, чьи отцы и деды, да и они сами были проданы когда-то на городских площадях.
Как мы уже говорили, Сулла сам отпустил на свободу более десяти тысяч рабов.
Уже во времена Гракхов, то есть за сто тридцать лет до Рождества Христова, примерно за пятьдесят лет до смерти Суллы, Форум был полон такого сброда.
Однажды, когда этот сброд сильно шумел, мешая Сципиону Эмилиану говорить, тот воскликнул:
— Эй вы, жалкие приемыши Италии, замолчите!
Затем, поскольку толпа стала угрожать, он пошел прямо на тех, кто показывал ему кулак, и сказал им:
— Зря стараетесь! Те, кого я привел в Рим в путах, меня не напугают, даже если теперь у них развязаны руки!
И действительно, перед лицом Сципиона Эмилиана смутьяны умолкли.
Именно в этот Рим и к этому народу после смерти Суллы возвращался Цезарь, наследник и племянник Мария.
То ли потому, что, по его мнению, еще не настал час обозначить свое место в политике, то ли потому, что, как у Бонапарта, после осады Тулона просившего направить его на службу в Турцию, у него еще не было ясного понимания своей фортуны, Цезарь совсем недолго пробыл в Риме и снова отправился в Азию, где получил боевое крещение, сражаясь под начальством претора Терма.
Вероятно, он ждал, пока успокоятся смуты, затеянные неким Лепидом.
Не следует путать его с тем Лепидом, что входил в триумвират.
Этот Лепид был авантюрист, который возвысился по чистой случайности и, потерпев поражение от Катула, умер от горя.
Когда в Риме стало спокойнее, Цезарь вернулся, чтобы обвинить во взяточничестве Долабеллу.
Подобное обвинение было превосходным способом не только заявить о себе, но и быстро завоевать популярность.
Однако предстояло либо добиться успеха, либо удалиться в изгнание.
Цезарь потерпел поражение.
И тогда он решил уехать на Родос, как для того, чтобы скрыться от новых недругов, которых он только что приобрел, так и для того, чтобы обучаться там красноречию, в котором, видимо, он был недостаточно подкован, коль скоро Долабелла взял над ним верх.
И в самом деле, в Риме все были в большей или меньшей степени адвокатами; спорили редко, но судились постоянно; защитительные речи произносили, декламировали, пели.
Нередко позади ораторов стоял флейтист, задававший им тон и возвращавший их в нужную тональность и к нужному ритму, если во время речи они начинали фальшивить.
Право обвинять имели все.
Если обвиняемый был римским гражданином, он оставался на свободе; однако кто-то из его друзей должен был поручиться за него, и чаще всего его принимал в собственном доме какой-нибудь магистрат.