Не спеши, сержант. Все образуется. Научимся еще. Полторы-две минуты на это будет уходить скоро. А пока ох, не хватает времени, того, которое называется личным, когда и письмо домой можно написать, и почитать, а пуще – кучкой посидеть, прислушиваясь к рассказам прибывших вместе с тобой, присматриваясь. И не заметил, как день прошел. Вечерняя проверка – и уже отбой.
Перед сном сержант учит, как складывать гимнастерку, брюки на табуретку; как заправлять портянки на голенища сапог, чтобы подсохли до утра; куда вешать пояс, класть шапку. И вот команда:
– Рота, сорок пять секунд – отбой!
Все пришло в движение. Суматоха. Разбежались из строя. Как угорелые. Разоблачаемся. Толкотня. Гимнастерка не складывается ладом, сапоги падают. Сержант смотрит на секундную стрелку своих часов. И вот последний, самый неуклюжий, бросился в кровать. Головы торчат из-под одеял.
– Та-ак, – прикидывает по часам сержант. – Минута, пятнадцать секунд. На первый раз сносно, – говорит и внезапно командует: – Рота, сорок пять секунд – подъем!
Вскочили, начинаем снова облачаться. Снова в строю. Застегиваем пуговицы, поправляем пояса. Сержант идет вдоль строя, делает замечания. Остановился.
– Как фамилия?
– Рыбаков, – отвечает тот, перед кем он остановился.
– Не Рыбаков, а рядовой Рыбаков. А ну-ка сними сапоги.
Тот снял, стоит босиком.
– Где портянки? Доставай.
Портянки оказались под матрацем.
– А если сейчас марш-бросок? Километров на пять, – строго говорит сержант. – Ноги в кровь разобьешь без портянок.
Он отступил от строя, командует:
– Рота, сорок пять секунд – отбой!
В первые дни такие тренировочные подъемы-отбои повторяются по несколько раз. Все образуется. А пока все ново: ряды двухъярусных коек, высокие окна без штор, без занавесок; непривычный запах казармы – букет запахов: извести, сырости от полов, постоянно протираемых шваброй с большущей тряпкой на конце, и еще – примешивающийся к ним запах новых, еще не разношенных сапог.
Первое утро следующего по прибытии дня. Сейчас будет первая побудка. В шесть часов. Большинство новобранцев безмятежно спят и видят еще домашние сны. Но кто-то проснулся загодя. Хоть и «радиатор закипел» – не встает, думает – запрещено. Лежит, высунув голову из-под одеяла, – приготовился. И вот зычный голос пронзает тишину:
– Рота, сорок пять секунд – подъем!
Словно вихрь пронесся по казарме. Одеяла взлетели. Со второго яруса кто-то перемахнул через головку кровати в проход; кто-то повис на руках, как спортсмен на брусьях, между кроватями. Стук, скрип, топот. И ни слова. Сержант молча смотрит на часы. И тут в дальнем углу слышится тихий мат. «Ногу вытащи. Куда засунул?» – зло требует кто-то. Сержант тянет голову.
– Это еще что? Не выражаться, – предупреждает он.
А там, в углу, непонятная свалка. Я сам, слетев с моего верхнего яруса, оказался верхом на шее вставшего с нижней койки Шарафутдинова. Он молча вынес меня в проход между рядами, зло сбросил, и мы мирно торопимся облачиться в гимнастерки. В углу же, привлекшем внимание сержанта, ситуация несколько сложней. Кто-то, так же сиганув сверху, угодил ногой в прореху кальсон оказавшегося под ним соседа. Кальсоны-то новые, еще не севшие от стирок, а потому просторные; ты в них хоть Гимранова сорок четвертого размера затеряй, хоть Галеева пятьдесят второго размера. Так вот, нога-то сиганувшего сверху и вписалась в чужие исподники, владелец которых справедливо разгневался еще и потому, как неподрасчитавший сосед никак не может вытащить ногу назад. Оба суетятся: время-то идет, не уложиться в сорок пять секунд; тянут один другого в разные стороны. Законный владелец исподников вынужден расстегнуть верхнюю пуговицу на прорехе, тянет подол нательной рубашки на обнажившиеся гениталии. И пока соседская нога ушла-таки из чужих владений, первые, самые проворные новобранцы уже выбегают в строй, застегиваясь на ходу. Все это с непривычки. Все образуется. Уже во второй, третий день начнем укладываться в сорок пять секунд, а иному, кто пошустрее, скоро уже и тридцати секунд будет достаточно.
На завтрак в столовую – с песней. Наша первая солдатская:
Полем вдоль берега крутого мимо хат
В серой шинели рядового шел солдат.
Строй – так себе, куча. Хоть и в школе учили когда-то, однако не получается. Чтоб – стук, стук. Как если б один кто-то, здоровяк, твердо ступал по асфальту. Сержант на первый случай помогает: «Л-левой, л-левой, раз-два – л-левой». Сам он рядом – как свечка. Как нарисованный. Бодрая отмашка, твердый шаг. А здесь – куча. В ней вдруг слышится окрик: «Ногу смени! Ногу смени! Сколько тебе повторять?» Это Рыбакова бьет по каблуку идущий вслед за ним.