Все, что ты здесь видишь, совсем не обязательно выглядит именно так.
Хорошо. Тогда куда же все это делось?
Это лишь твои ощущения, ты видишь так, как тебе нужно, чтобы это было.
Да настоящая ли сама Лусевен? Или эта женщина всего лишь плод ее собственного воображения?
— Вы можете отправить меня домой? — спросила Эш.
Лусевен кивнула.
— А как же твоя сестра?
— Она мне не… — начала было Эш и вздохнула.
Ну, пожалуй, в какой-то степени они и были сестрами. Или, может быть, ей пора относиться к Нине как к сестре.
— А что с ней? — спросила она.
— Если ты хочешь помочь ей, то делать это нужно здесь.
— И что же мне нужно сделать?
— Столкнуться лицом к лицу с тем, что причиняет ей страдание.
Прекрасно. Да для Нины лучшим подарком было бы, если б Эш убралась вон из ее комнаты — и вообще из дома — и никогда больше не возвращалась. А она теперь должна помогать своей кузине?
Эш снова вздохнула.
— Так с чего же начинать?
Очнувшись, Нина обнаружила, что сидит в своей постели, крепко вцепившись в скомканные простыни. Влажная ночная рубашка прилипла к телу. По спине дрожью прокатились отголоски страшного сна. В комнате стоял холод. Леденящий холод. Она глотнула ртом воздух, и дыхание сорвалось с губ облачком пара.
Ночные видения вихрем проносились в голове.
Зоопарк. Волки. Нападающий вожак.
И Эшли.
Как раз под конец среди волков появилась ее кузина и разогнала их. Эшли и кто-то еще — в памяти осталось только смутное воспоминание о какой-то женщине под вуалью. Это не что иное, как колдовство, подумала Нина, дрожа в равной степени и от страха, и от холода. Как же еще можно объяснить появление Эшли в ее сне?
Она бросила быстрый взгляд на пустую постель своей кузины, и у нее буквально перехватило дыхание. Ее так отчаянно затрясло, что невозможно было ни перевести дух, ни сосредоточить свой взгляд на том, что было у нее перед глазами.
У постели Эшли высилась какая-то фигура в длинном одеянии. У ее ног пол покрылся седым налетом инея. Тускло мерцающие снежинки медленно, как пыль, поплыли в воздухе.
Раздался голос. Он был женским и скорее осипшим, чем хриплым по природе. Нина не понимала ни слова, но одного звука этого голоса было достаточно, чтобы у нее мороз пошел по коже.
А в голове все время крутилась одна и та же мысль: настоящее колдовство. Ее кузина использует против нее колдовские чары — сначала чтобы наслать на Нину ее страшные сны, а теперь еще и это. Прислала за ней какого-то демона.
Женщина заговорила опять, и на этот раз слова незнакомого языка стали понятными сами собой, и она смогла уловить смысл сказанного.
Ты моя.
Нина ошеломленно затрясла головой.
Ты была мне обещана.
— У-у-х-ходи… — только и сумела произнести Нина.
Ее зубы выбивали дробь, и она едва могла выговаривать слова.
Моя.
Женщина шагнула к ней, и все страхи Нины слились в одном ужасающем вопле. Он поднимался вверх от самой диафрагмы, раздирая горло, пока с силой не вырвался наружу.
Очертания фигуры заколебались — как будто в отражение в спокойной воде бросили камешек и во все стороны пошла рябь.
Тут дверь спальни с грохотом распахнулась, и на пороге появилась мать Нины. Загадочная фигура исчезла, как будто ее никогда и не было. Никакого инея. Никаких снежинок в воздухе.
Но холод остался, прохватив Нину до самых костей.
Как остался в памяти и образ женщины в длинных одеждах, и ее страшные слова.
Ты моя.
Ты была мне обещана.
Мать быстро пересекла комнату и присела на край постели, обняв Нину.
— Боже, — сказала она. — Ты словно ледяная.
Нина была не в силах говорить. Все, что она могла, — это смотреть во все глаза туда, где только что стояла женская фигура, и дрожать.
— Завтра ты не пойдешь в школу, — сказала мать. — Мне ни за что не следовало отпускать тебя сегодня.
— Я… Я…
Мать ласково погладила Нину по волосам, убрав со лба прилипшие прядки. Нина медленно перевела взгляд с того места, где была ее незваная гостья, к двери, где стоял отец с таким же встревоженным выражением лица, что и у матери.
— Здесь все в порядке? — спросил он.
— Ее знобит, — сказала мать. — И ей приснился плохой сон. Да, дорогая?
Сон, подумала Нина. Если только все это было сном…
— Я пойду вскипячу молочный пунш, — сказал отец.