Холод отступил.
Подтянув лапки, Нина попробовала прыгнуть. Чужое тело живо откликнулось, и она заулыбалась от удовольствия.
Она была жабой.
И чувствовала себя просто замечательно.
Поиски тотема, вспомнила она. Обретя его теперь, она не понимала, почему сначала так испугалась. Жабье тело, то, как оно необычайно быстро все воспринимало, как инстинктивно постигало самое себя и связь с окружающим миром, вызывало ощущение спокойствия, от которого она затаила дыхание.
Это было не страшно: это было прекрасно, как однажды выразился папа, рассказывая о представлениях индейцев относительно того, что все должно находиться в надлежащем месте, а все отношения — быть ясными и понятными. В своем роде внутренняя гармония, и если она в тебе была, то озаряла своей красотой и окружающий мир.
И что там папа говорил насчет счастья, который приносит тотем жабы?
Ну, она и чувствовала себя счастливой. Все эти былые кошмары рассеялись — чужие тела, ее неуклюжие попытки заставить их слушаться, полное отчаяние, которое она чувствовала, оказавшись пойманной в ловушку их плоти… Всего этого больше не было.
Пока она не услышала звук шагов.
Пока над ней не замаячила тень невероятных размеров и не склонилось огромное, как дом, старческое лицо, изрезанное морщинами. Сильные пальцы протянулись и вытащили ее из ее пристанища в траве.
Я-вау-це.
— Добро пожаловать, дочка, — произнес дух.
Слова опять прозвучали на каком-то чужом языке, но Нина снова все поняла.
— Теперь, когда я помогла тебе познать самое себя, пора и тебе помочь мне.
У Нины гулко забилось сердце; маленькое жабье сердечко колотилось в груди яростной барабанной дробью.
— Не нужно бояться, — сказала Я-вау-це. Больно не будет. Как будто заснешь — погрузишься в вечность, а там встречи с тобой ждут души твоих предков. Радуйся. Колесо вращается. Ты ступишь на него опять.
Я не хочу умирать, беззвучно закричала Нина.
— Есть кое-что похуже, чем смерть, — сказал ей дух. — Жить без надежды. Никогда не узнать любви. Никогда не понять, кто ты есть на самом деле. Твоя жизнь была короткой, доченька, но ты испытала все это, и даже больше.
Пальцы, которые крепко держали ее, были как сосульки. Нина так окоченела, что ее земноводное тело начало впадать в спячку. Краем глаза она поймала какое-то здание, узнав в нем свой дом.
Я пребываю в жабьем обличье на задней лужайке собственного дома, сонно подумала она. Почему-то это показалось смешным — смешно в смысле странно, а не в смысле забавно.
Холод вымораживал страх, вымораживал всякую способность думать, вялость была средством, чтобы увлечь ее в безрадостные объятия сна.
Как будто заснешь, сказала Я-вау-це.
Погрузишься в вечность…
Какой-то своей частицей она попыталась собраться с силами и прогнать сонливость. Попыталась предупредить себя об опасности; но она слишком устала, чтобы прислушаться к внутреннему голосу. И когда Я-вау-це перешагнула с задней лужайки в потусторонний мир, Нина позволила тьме поглотить себя.
Джон вскочил со своего места и успел подхватить тело дочери прежде, чем она ударилась головой об стол. Он прижал ее к своей груди. Мышцы девочки обмякли, руки безвольно повисли, как у тряпичной куклы.
— Она остывает, — проговорил он. — Как будто она…
Он не произнес этого слова, но оно и так витало в воздухе.
Мертва.
Не отдавая себе отчета, что он делает, Джон безуспешно пытался нащупать у нее пульс.
— Что же нам делать, что же нам делать?! — кричала Гвен.
— Не паниковать, — сказал он, крепче прижимая к себе холодное обмякшее тело дочери. — Мы… Боже, я не знаю…
Гвен теперь стояла рядом, убирая назад волосы с ледяного лба Нины.
— Мы должны отвезти ее в больницу, — сказала она.
Вглядываясь в мертвенно-бледное лицо дочери, она почувствовала, как и у нее внутри что-то угасает.
И тут в дверь позвонили. Нинины родители переглянулись, не вполне сознавая, что это за звук.
Оцепенев за столом в этой же комнате, Джуди тоже по-прежнему тряслась от страха. Все было как в прилипчивом страшном сне, когда никак не можешь проснуться. И зачем только она осталась? Ей больше не хотелось быть здесь. Она не хотела видеть такой Нину. Она ничего не хотела знать ни о колдовстве, ни еще о чем-либо из этих ужасов.