— Но… — Джуди заколебалась. — Так ты действительно заснула, пока ждала автобус, или нет?
— Я.
Нина снова прокрутила в памяти утренние события, пытаясь восстановить их последовательность,
— Я не знаю, — сказала она наконец. — Похоже, я всего лишь просто на секунду закрыла глаза, и тут-то все и началось.
— Ну, может быть…
Прозвенел звонок, и в коридоре вокруг них все пришло в неистовое движение — со стуком захлопали дверцы закрывающихся шкафчиков, и все стали разбегаться по своим классам.
— Мы потом поговорим, — сказала Джуди, и они присоединились к общей суматохе, чтобы не опоздать.
В четверг с утра и речи не могло быть о том, чтобы идти в школу. После того как ее заперли на весь уик-энд, Эш вот уже в течение трех дней демонстрировала образцово-показательное поведение: ходила на бесконечные нудные занятия, не прогуляв ни одного; каждый вечер вовремя являлась домой и сиднем сидела в их общей с Ниной комнате, вынужденная мириться с надутой физиономией кузины, которая разглядывала ее, когда думала, что Эш этого не видит; помогала по дому, как противненькая пай-девочка, которую она изо всех сил из себя корчила.
Но всему есть предел. Ей необходимо побыть самой собой хотя бы в это утро, иначе она просто спятит.
А посему она поднялась ни свет ни заря и смоталась из дому еще до того, как ее кузина оделась. К тому времени, когда Нина направлялась вместе с матерью к автобусной остановке, Эш уже пересекла весь город и расположилась на скамейке в Фицгенри-парке. Утро было в самом разгаре, и она принялась глазеть, как к офисам, выходящим фасадами к парку, подтягивались последние из сотрудников, жившие, очевидно, в пригороде. Затем с удовольствием занялась наблюдениями за знакомыми завсегдатаями парка, которые начинали свой рабочий день.
Первой появилась кошатница. Она толкала перед собой разбитую продуктовую тележку, нагруженную пожитками, и была так укутана в многочисленные одежки, что казалось, будто она напялила весь свой гардероб. Из тележки она вынула пакет с сухим кормом, которым снабжала кошек. Те уже собрались у подножия памятника жертвам войны, привлеченные ее напевным зовом, в надежде подкрепиться.
Вскоре один за другим появились и остальные: испанский писатель Педро, любитель поговорить, который обычно приходил пораньше, чтобы занять лучшее местечко у фонтана, откуда он с пафосом читал свои опусы посетителям, заполнявшим парк в обеденный перерыв; пара уличных музыкантов — скрипач и цимбалистка, причем последняя, как Эш уже успела усвоить, норовила все больше не играть, а настраивать свой инструмент; велосипедист, чей трехколесный велосипед был увешан всем, что только можно себе представить, — фары и зеркала, флажки и транзисторный приемник, и вдобавок еще прицепленная сзади детская коляска, в которой сидела собака по кличке Серфер: тощее существо неопределенной породы, покрытое чахлой растительностью, и с игрушечными солнечными очками на морде. Были тут и попрошайки, только что запившие спиртным бесплатный благотворительный завтрак; сбежавшие с уроков школьники, которые загремели своими роликовыми досками у памятника жертвам войны, как только ушла кошатница; наркоманы с затуманенным взором, рыскающие в поисках своей утренней дозы; женщины из окрестного латиноамериканского квартала с детишками в колясках или восседающими на маминых плечах; разбившись на группки, они оживленно болтали; а еще любители побегать трусцой — пара молодых людей студенческого возраста; продавцы различной немудреной снеди и всякой мелочевки со своими тележками, — всех и не перечислишь.
Постукивая друг о друга носками черных ботинок, Эш сидела и смотрела, как вся эта публика занималась своими делами. Заодно она внимательно высматривала того, кто вчера так взбесил ее своим непрошеным вниманием, но он по крайней мере не маячил перед глазами. Когда солнце поднялось выше, она начала успокаиваться. Цимбалистка наконец-то настроила свой инструмент, и они вместе со скрипачом заиграли старый хит Герри и группы «Peacemakers» «Переправа через Мерси», который звучал странно, но довольно неизбито, наверное, из-за необычных инструментов для исполнения.
Эта мелодия нравилась ее маме. У нее была запись, и она, бывало, без конца проигрывала ее, пока Эш не начинало казаться, что она сойдет с ума, если услышит ее еще хоть раз.
А теперь она отдала бы все что угодно, лишь бы очутиться дома, с мамой, и слушать эту мелодию снова и снова…