— Я вас очень прошу! Пожалуйста, помогите. Мы опаздываем. Боевые учения. Но это военная тайна. У нас старшина — гад! Он нам уже трибуналом грозил! Если сегодня опоздаем — всё, нам конец! В отпуск не отпустит, сволочь, а у меня мама больная. Жена тогда точно бросит. Ну, пожалуйста, до третьей Гвардейской! Что вам стоит?
Мало, кто мог отказать, находясь под потоком этой галиматьи. Но в тот же миг, как только Баранов садился в машину, обычно на «крутое» переднее сидение, лицо его преображалось — из умоляющего и жалкого оно превращалось в гордое и пренебрежительное; такой важный, прямо «сын-друга-брата-врача», а не стройбатовец. И сразу:
— У вас курить можно? — и не дожидаясь ответа, — спасибо.
Он объяснял, что покурить в хорошей тачке для него — особый кайф. Денег за проезд он не платил.
У нас завал на Кулиндорово, в помощь вызваны экспедиторы. Разгрузили. Решили пойти помыться в электроцех на Центролите. На улице пятый день шёл густой холодный дождь, всё вокруг было залито водой, температура около двух, трёх градусов тепла. В такую погоду нести с собой чистую одежду — ещё ничего, а вот возвращаться назад с грязной, заскорузлой от цемента — не с руки и мерзко. Баранов предлагает:
— Пацаны, давайте пойдём туда голыми.
— Ты чего, псих? — автоматически вскинулся Леня Райнов.
— А чего? Бушлаты накинем, проскочим быстренько, в душе согреемся, а назад уже в чистом.
— Да у тебя яйца отвалятся ещё по дороге.
— А тебе, Леньчик, чего бояться? У тебя их и не было никогда.
— Сам дурак! Хочешь? Иди. Но ты же сам не пойдёшь, ты же не полный даун.
— А забьём, что пойду?
— Давай. На что?
— Если я пройду — ты мне мои яйца с мылом помоешь, если я не пройду — я тебе. Идёт?
— Пошёл ты на хуй, козёл.
— Что забздел, потрох вонючий? А на что тогда?
— На банку[103] пива?
— Идёт.
— Гажийский, разбей.
— Только я в сапогах и в бушлате буду.
— Начинается… Ладно, хрен с тобой, иди, а то ещё люди санитаров с дурки вызовут.
Зрелеще было ещё то! Шли мы и радостно улюлюкали, стараясь привлечь внимание к солдату, который идёт без штанов. А привлекать внимание было к чему. Не зря я упомянул лужи вокруг — дойти от нашего вагончика к железнодорожным воротам Ценролита, где нас знали и пропускали на строго охраняемую территорию без проблем, можно было только по рельсам, только они, и то не везде, выглядывали над водой. А как идти по мокрому узкому рельсу, да ещё и в сильный ветер? Только усиленно балансируя руками. А бушлат — не шинель, бушлат то коротенький. И вот идёт Баранов по рельсу, машет руками и своим отнюдь не скукоженным достоинством на виду у прохожих, водителей машин и пассажиров автобусов, скрашивая угрюмую погоду белыми пятнами своей задницы. Дошли.
— Кайф, парни! Я бы стал эксгибиционистом, если бы меня не любил Лёня Райнов, а так мы с Лёнчиком просто гомики и любим пиво. Правда, дорогой мой?
— Правда, правда, — смеётся Лёнька, — Ты таки полный даун, Саша. Позёр!
— Всё-таки лучше бы ты мне, братуха, яйца вымыл. Нежно.
30 августа 1986 года
Поселок Котовского
В конце первого своего дембельского лета я оказался в Одессе. Тянуло. Мы вместе с Сашкой закатили к Таньке, к сестре Баранова, там у неё в гостях оказались Вовка — брат её мужа и подружка, приехавшая из Ленинграда. Пили, курили, байки травили, за разговором засиделись до ночи. Девушки захотели спать. Квартирка двухкомнатная, в одной комнате на диване постелились дамы, а в маленькой спальне оказались мы, три мужика. Мне постелили на модной раскладушке, головой к двери, а ногами к окну. Продолжали трёп, нам не спалось. Помню, что я нёс стрёмную муть в темных тонах, когда почувствовал, что раскладушка подо мной затряслась. Я подумал, что это Баранов шутит, когда раздался его голос: