"Вот что, Саша! — писал он. — Я должен побороть свою скромность и сказать тебе следующее. Кроме того, что я муж Антонины Ивановны, безжалостно с ней поступивший, кроме того, что она ни в чем не виновата, что она бедная… а я полусумасшедший и безжалостный тиран ее, — есть еще одно обстоятельство. Я артист, который может и должен принести честь своей родине. Я чувствую в себе большую художественную силу. Я еще не сделал и десятой доли того, что могу сделать. И я хочу всеми силами души все это сделать.
Между тем я не могу теперь работать. Взгляни, пожалуйста, на мою историю с Антониной Ивановной с этой стороны. Скажи ей, чтобы она перестала терзать меня упреками и угрозами лишить себя жизни. Пусть и она тоже поймет это. Нужно дать мне возможность сделать все то, на что я призван" ''.
Это очень важное откровение Чайковского, которое он не без труда написал в Каменку. С Антониной Ивановной состоялся задушевный разговор, из которого она вынесла убеждение, что ее разлучили с мужем его родственники, считавшие семейную жизнь помехой для творчества Петра Ильича. Несмотря на то что поначалу Антонина Ивановна не обнаружила явных изъянов в супружеской жизни и относила ее крушение то на счет родственников Чайковского, то на счет его нервного заболевания, о котором ей сообщил Рубинштейн, она, должно быть, очень скоро догадалась об истинных причинах этого крушения. Если в октябре 1877 года она еще изобретала всякие фантастические объяснения вроде того, что слуга Чайковского, лишившийся вследствие его женитьбы своего места, ходил к колдунье, которая вложила в сердце Петра Ильича ненависть к ней, то в ноябре она уже обвиняла супруга в том, что он оказался обманщиком, женившимся на ней, чтобы замаскироваться. Однако даже после того, как прошло много лет, и она уже не только догадывалась, но точно знала о причинах бегства Петра Ильича, ее все же не покидала мысль о том, что родственники его были повинны в разлучении ее с мужем. В апреле 1894 года в своих воспоминаниях Антонина Ивановна написала: "Нас разлучили посредством постоянного нашептывания Петру Ильичу, что семейная жизнь убьет в нем талант" 72.
Кроме естественных причин кризиса супружеской жизни Чайковского, было еще и то обстоятельство, что Антонина Ивановна сочетала в себе такие качества, которые не могли не вывести из себя человека, болезненно воспринимающего бесчувственность к музыке, к искусству, не выносящего безразличной посредственности, Антонина Ивановна обладала всеми свойствами, которые рядом с Чайковским неминуемо должны были привести к взрыву. Она обучалась игре на фортепиано в Московской консерватории, и Чайковский, познакомившись с техникой ее игры, признал, что она "очень порядочная музыкантша". Но когда он узнал ее ближе, то больше всего его поразило абсолютное отсутствие всякой выразительности в ее игре. Это же впечатление подтвердил и Н. Д. Кашкин, который некоторое время был ее учителем по фортепиано. "Замечательной анормальностью, — писал Кашкин, — казалось мне у моей кратковременной ученицы сочетание превосходного музыкального слуха с полнейшим отсутствием музыкальных способностей, что в такой резкой форме мне больше никогда в жизни не встречалось. У нее и руки были сложены хорошо, так что технически она играла на фортепиано недурно, а в то же время способность художественно-музыкальной впечатлительности как будто совсем отсутствовала, так что игра ее была совершенно лишена жизни и смысла" 73. Более того, оказалось, что она не знала ни единой ноты из произведений Чайковского, хотя уверяла, что была влюблена в него четыре года. За все эти годы она ни разу не была на концертах Русского музыкального общества, где могла бы видеть предмет своего обожания и слышать его произведения. Чрезвычайно неприятно было Чайковскому и то, что Антонина Ивановна совершенно не интересовалась его делами, планами, занятиями. Главные темы ее разговоров — пороки членов семьи и бесчисленные влюбленные в нее мужчины — оставались неизменными в течение того короткого времени, которое пришлось провести с ней Петру Ильичу. Это же самое подтверждают и другие знавшие ее люди. Это заметно и в ее письмах. Абсолютная пустота, как в голове, так и в сердце — такой вывод сделал Петр Ильич, описывая свою жену Надежде Филаретовне, упомянув, однако, что она была ласкова с ним и проявляла о нем заботу.
Чайковский много писал об Антонине Ивановне Надежде Филаретовне, братьям, своему приятелю Н. Д. Кашкину. Во всех его рассказах о ней главное его недовольство, возмущение, порой даже отвращение сосредоточиваются на приведенных выше особенностях его жены. Чайковский во гневе называл ее в письмах к братьям "гадиной", а иногда и хуже того. В письмах к Надежде Филаретовне Антонина Ивановна чаще фигурировала как "известная особа". Можно было бы заподозрить Чайковского в некотором преувеличении недостатков жены, что вполне понятно. Но нет, несмотря на отдельные грубости и нелестные эпитеты, в том, что касается существа дела, Петр Ильич нисколько не преувеличил, скорее даже пытался сгладить отрицательные моменты и подчеркнуть в своих высказываниях о жене кое-какие ее добрые черты. Можно, пожалуй, сказать, что все то, что в Антонине Ивановне было неприятно и раздражало Чайковского, мы слышим и от других свидетелей. После единственного появления Петра Ильича вместе с женой в кругу друзей на ужине у П. И. Юргенсона Н. Г. Рубинштейн, едва успевший повидать Антонину Ивановну, заметил: "Вот ведь хорошенькая и мило держит себя, а между тем не особенно нравится: точно она не настоящая, а какой-то консерв"74.
И присутствовавший на ужине Кашкин подтверждает это впечатление Рубинштейна.
Когда Антонина Ивановна появилась в Каменке, то поначалу она всем понравилась. Ее жалели, а на Петра Ильича сердились. Добродетельным супругам Давыдовым его поступок казался по меньшей мере странным. Ничего подобного Давыдовы еще не видели. Но по мере того как Александра Ильинична и Лев Васильевич все больше узнавали жену Петра Ильича, их впечатление менялось в худшую сторону, и под конец ее пребывания в Каменке — она покинула Давыдовых в декабре — они уже не чаяли, как от нее избавиться. Антонина Ивановна неизменно придерживалась воспоминаний о том, как за ней ухаживали генералы, министры и члены императорской семьи, от которых она отказалась ради Петра Ильича. Когда-то она в своих письмах Чайковскому писала: "Жить без Вас я не могу, а потому скоро, может, покончу с собой". Теперь из Каменки она угрожала Петру Ильичу, что если ей придется расстаться с Александрой Ильиничной, то ей останется только покончить с собой. Это универсальное средство убедительно действовало перед женитьбой. Не менее убедительно подействовало оно и в сложившейся ситуации. Из Венеции, где Петр Ильич очутился в ноябре, он просил Александру Ильиничну, чтобы Антонина Ивановна еще пожила в Каменке. Бедная Александра Ильинична исполнила просьбу брата, но дальнейшее пребывание Антонины Ивановны у Давыдовых привело к столь глубокому познанию ее невероятной посредственности, что каменские обитатели, все еще по инерции осуждая Петра Ильича, кажется, стали лучше понимать его бегство. К тому же они поняли и другое — что Петр Ильич ни за что не вернется к жене, и одна из причин, заставлявшая их заботиться о ней, — родственные чувства — уже переставала играть роль. Остались просто жалость и сострадание к ее действительно незавидному положению, в котором она мало была повинна. Мы говорим "мало была повинна" и, значит, все же подразумеваем во всем случившемся какую-то долю ее вины. Да, чувствуется что-то неопределенное, небольшое, малозаметное, о чем сразу не скажешь. Дело в том, что многие детали в событиях, сопутствующих женитьбе Чайковского, нам неизвестны. Их приходится по крупицам вылавливать из рассказов самого Петра Ильича, из воспоминаний разных лиц, из писем Антонины Ивановны. Самое первое (а может быть, и второе) ее письмо к Чайковскому, на которое, согласно его рассказу Н. Д. Кашкину, он не ответил, не сохранилось, но из первого сохранившегося письма видно, что Петр Ильич пытался урезонить ее в настойчивых признаниях и желаниях, так как в этом письме она с этого и начинает. "Я вижу, — пишет она, — что пора уже мне начинать себя переламывать, что Вы и сами упомянули мне в первом письме". Но "резоны" Чайковского нисколько не подействовали, и в этом письме Антонина Ивановна возвращается к своим признаниям в любви: "…где бы я ни была, я не буду в состоянии ни забыть, ни разлюбить Вас". В тот же день, отправив письмо, она решает, что этого мало, и садится за другое, в котором ставит вопрос, сыгравший, видимо, роковую роль в дальнейшем развитии событий: "Неужели же Вы прекратите со мной переписку и не повидавшись ни разу? Нет, я уверена, что Вы не будете так жестоки"75.