С другой стороны, трудно себе представить, чтобы даже по прошествии многих лет Ю. Л. Давыдов, который, вероятно, не раз перечитывал рассказ Модеста Ильича, мог просто по забывчивости изобразить в своих воспоминаниях сцену со стаканом воды в ресторане Лейнера.
Это противоречие в воспоминаниях о роковых событиях октября 1893 года совершенно непонятно. Во всяком случае, его трудно объяснить просто путаницей.
Кстати, естественные противоречия в воспоминаниях' о последних днях жизни Чайковского, как и вообще во всяких воспоминаниях разных людей об одном и том же событии, весьма многочисленны. Вот, например, Модест Ильич, который специально наводил справки, пишет, что Петр Ильич за ужином у Лейнера ел макароны и запивал их белым вином с минеральной водой. Он же утверждает, что 20 октября Чайковский был совершенно здоров и спокоен как до ужина у Лейнера, так и по возвращении домой во втором часу ночи. А Юрьев рассказывает, что еще до ужина Петр Ильич жаловался на желудок и чувствовал недомогание. По этой причине он избегал тяжелых блюд и ограничивался устрицами, запивая их вином шабли.
По Модесту Ильичу получается, что он пришел в ресторан, когда все уже кончили ужинать, а Юрий Львович Давыдов говорит, что; Модест Ильич вошел в кабинет ресторана через несколько минут после того, как был сделан заказ ужина официанту. Можно также указать на несоответствие перечисленных лиц, присутствовавших в ресторане, и на другие мелкие и существенные расхождения в разных воспоминаниях, которых внимательный читатель даже в приведенных выше отрывках найдет не менее дюжины. Эти расхождения вполне объяснимы, так как восприятие происходящих событий и память у разных людей имеют свои индивидуальные особенности. Но дело со стаканом воды выглядит несколько более серьезно, поскольку — повторим еще раз — его последствия неизбежно должны были сохранить в памяти столь важную причину. К тому же об этом много писали и говорили, и лица, участвовавшие в событиях непосредственно, не должны были бы допустить в этом центральном моменте поистине роковую неточность.
Модест Ильич рассказывает, что он предлагал вызвать врача к Петру Ильичу еще в первой половине дня 21 октября, когда тот вернулся домой, не дойдя до Направника. Это было между 11 и 12 часами. Петр Ильич отказался. Да и Модест Ильич тогда еще не был серьезно обеспокоен недомоганием брата. Он занялся своими делами и до часу дня не видел Петра Ильича. Встретились они за обедом (или, как пишет Модест Ильич, за завтраком) около часу дня. После этого Модест Ильич снова ушел по своим делам и отсутствовал до пяти часов вечера. Врача пока не вызывали. Петр Ильич, часто страдавший расстройствами желудка, не производил впечатления человека, заболевшего необычно серьезной болезнью.
В тот день его навестил композитор А. К. Глазунов, которого. Петр Ильич сам пригласил к себе, видимо, еще накануне, когда они вместе ужинали у Лейнера. Глазунов точно указывает день и время этого визита ("в среду за четыре дня перед его смертью… около пяти часов вечера"). "Ему было очень плохо, — вспоминает Александр Константинович, — и он просил оставить его, сказав, что, может быть, и на самом деле у него холера, хотя он этому не верит, так как подобные приступы с ним бывали не раз"29.
Это не очень понятно. Откуда мог Чайковский знать или предполагать, что "может быть, и на самом деле у него холера?". Сказать "на самом деле" может, пожалуй, только человек, которому уже кто-то намекнул об этом или же он сам заподозрил именно такое заболевание. Но ведь врачей еще не было, никто из близких тем более не позволил бы высказать Петру Ильичу такое предположение, сам он в холеру не верил. Это, конечно, мелочь, которой вполне можно найти объяснение. Однако если мы хотим что-то доказать или опровергнуть, то нельзя упускать ни одной мелочи.
Взглянем на дальнейшее развитие событий.
Модест Ильич, как он говорит, вернулся в пять часов вечера. О визите Глазунова он нигде не упоминает, хотя если он вернулся в пять часов, то, значит, Глазунов только что перед ним ушел, и забыть о посещении такого близкого Чайковскому композитора было бы трудно. Но и это объяснимо, так как, по словам Модеста Ильича, к этому времени болезнь настолько усилилась, что, несмотря на протесты брата, он послал за семейным врачом Василием Бернардовичем Бертенсоном.
В. Б. Бертенсон приехал в 8.15 вечера. Состояние Петра Ильича его сильно встревожило. Сам он уверенно диагноз поставить не смог и послал за своим братом Львом Бернардовичем, очень опытным врачом. Тот приехал в одиннадцатом часу и после осмотра больного определил холеру.
Началась борьба за жизнь Петра Ильича. До 22 октября У его постели почти непрерывно дежурил врач В. Б. Бертенсон. Утром 22 октября его, совершенно выбившегося из сил, сменил доктор Н. Н. Мамонов. В три часа дня Мамонова сменил врач А. Л. Зандер. Ежедневно приезжал и Лев Бернардович Бертенсон. Из медицинского персонала в квартире постоянно находился также фельдшер. Кроме того, рядом были Модест Ильич, Владимир Львович Давыдов, слуга Петра Ильича Алексей Софронов, слуга Модеста Ильича Назар Литров. Сюда приехал брат Петра Ильича Николай Ильич, племянники Литке. В последний день болезни приехали певец Н. Н. Фигнер, виолончелист Бзуль и друг В. Л. Давыдова Буксгевден. Таким образом, весь ход болезни Петра Ильича н, Яблюдали четыре врача, фельдшер и еще семь — десять самых близких Чайковскому людей, не считая многих, кто в эти дни приходил справляться о его здоровье. Это обстоятельство не следует забывать во всех дальнейших рассуждениях о том, что происходило после смерти Чайковского.
Петр Ильич скончался в три часа утра 25 октября.
Молва
26 октября о смерти Чайковского успели сообщить только отдельные газеты ("Петербургская газета" и "Петербургский листок"), но печальная весть мгновенно облетала весь город.
Смерть была неожиданной. В Петербурге никто не хотел верить, что Чайковский стал жертвой холеры, когда эпидемия уже значительно ослабла. Поверить в это действительно было трудно. В день его смерти во всем огромном городе на учете состояло всего шестьдесят восемь больных холерой, из которых умерли восемь человек. На частной квартире умер только один — Чайковский30.
По городу поползли слухи, что Петр Ильич умер не от холеры, а покончил с собой, приняв смертельный яд. Причины возникновения таких слухов состояли, разумеется, не только в самой неожиданности его смерти и неверии в возможность заболевания холерой человека, жившего в прекрасных условиях. Этим слухам способствовали не совсем обычные для случая смерти от холеры явления.
С утра 25 октября около дома на Малой Морской, где умер Петр Ильич, стали собираться люди в ожидании, когда будет открыт доступ в квартиру для прощания с покойным. Тело Чайковского в черном костюме было положено на невысокий глазетный катафалк и почти до плеч закрыто парчой. Лицо было открыто. Никаких страданий от страшной болезни на нем уже не было заметно. Казалось, что Петр Ильич просто уснул крепким сном, и только пергаментная желтизна кожи выдавала страшную истину. Согласно газетам публика была допущена в квартиру в два часа дня. Народу было много. Доступ на панихиды был свободным, и вообще поток людей, проходящих мимо катафалка, был весь день непрерывным. Это вызвало у многих недоумение. Н. А. Римский-Корсаков в своих воспоминаниях об этих скорбных днях писал с удивлением, что, несмотря на смерть от холеры, доступ для прощания с Чайковским был совершенно свободен, а виолончелист Вержбилович даже целовал покойного. 26 октября в "Петербургской газете", а 27 октября в "Биржевых ведомостях" были помещены довольно странные для привыкшей к холерным строгостям публики объяснения: "Ввиду того, что Петр Ильич скончался не от холеры (холера была прекращена еще в пятницу), а от заражения крови, и о заразе поэтому не может быть и речи, гроб его оставался открытым некоторое время". Газета "Сын отечества" 26 октября, сообщив примерно в тех же словах об отсутствии опасности инфекции, и вовсе уверила своих читателей, что "гроб будет открыт, пока будет возможно".