— Посиди, пока застынет, — сказал Иддс, не снисходя до разъяснений. — А я тебе отрока моего пошлю, чтоб ты не соскучился.
Он вышел, даже не кивнув, — Харр счел это за добрый знак: с ним обращались уже как со своим, домашним. И тут же с двух сторон вылетели брат с сестренкой, не иначе как подслушивали, обезьяныши? У него даже чуточку потеплело на душе — ну хоть этим‑то двоим его путешествие было в чистую радость!
— Погодите малость, — шепнул он им, — я тут кое–какую заковыку придумал, ежели получится — никакой хряк нам не страшен! Так что завтра спозаранку будьте готовы; в рощу наведаемся, а посторонних брать не хочу.
Он пощелкал ногтем по костяному талисману — вроде подсох; сдернул с плеча полотенишко и, вздохнув, как перед прыжком в воду, направился к дому рокотанщика.
Окна, в которое стучала Мади, он не запомнил — все они были одинаковы, так что, зайдя с нужной стороны, он брякнул в первое попавшееся рукоятью меча — звоном отозвались все соседние решетки. Не успел он приложиться к золоченым прутьям еще раз, как через два окна послышался стук, и из распахнувшейся дверцы выкатился кругленький, точно перекати–поле, коротконогий юнец. Румяное лицо его, еще не оттененное усиками, было красиво какой‑то немужской, слащавой сусальностью, ну прямо не мужик, а пряник. Да, уж и окружил себя дедок–рокотанщик лепотой диковинной!
— По приказу аманта стенового, — небрежно кивнул по–Харрада, многозначительно скосив глаз на костяную фиговину, дрыгавшуюся у него между плечом и ухом. — Веди к госпоже дома твоего.
“Пряник” согнулся — и как только пузо позволило! — и засеменил бочком, правой пухлой ручкой указывая путь, а левой умудрившись поймать гостя за полу лилово–пепельного джасперянского камзола. Отдернул струящийся бисером полог, и Харру открылась обшитая душистыми досками горница, где между полом и потолком были протянуты какие‑то толстые нити. Возле одной из них сидела на низенькой скамеечке Мади и, по–детски приоткрыв рот, старательно обвивала толстую жилу чем‑то прозрачным. Увидев Харра, она очень спокойно поднялась и пошла ему навстречу — по горенке побежали золотые блики, то ли вощеные досочки отражали медовый струящийся свет от ее шафранового одеяния, то ли немыслимые ее золотые глаза заслонили Харру все сущее на этой земле.
Поклон ее был тих и гибок, и в то же время было в ее движениях какое‑то царственное бережение самой себя. Словно несла она в себе что‑то, чему цены не было, и боялась расплескать.
— Да благословен будет твой бог, приведший тебя сюда, воин–слав, — проговорила она радушно, и в ее голосе он уловил какие‑то незнакомые ему воркующие нотки.
— Господин мой амант… — начал он и поперхнулся — слишком резок был его деланно–чужой тон для этой горенки, напоминающей незамысловатую шкатулку. — Надобны жилы крученые, на размах твоих рук, госпожа моя, и крепости наибольшей. Амант из казны заплатит.
“Пряник”, вытянув шею, которой до сих пор у него не наблюдалось, так и подался вперед.
— Не сочти за обиду, воин–слав, — с нежной полуулыбкой проговорила “владычица дома”, словно наставляла в какой‑то детской игре, — но ладить струны на рокотан дозволено только моему мужу и господину.
— На все Многоступенье! — колокольчиковым девичьим голоском зазвенел прекраснолицый.
— Не на забаву мне, — сурово отрезал рыцарь, не находя средства, как бы прогнать из горницы этого вьюноша. — Оружие новое править буду. Потому никому из челяди — ни слова!
Мади спокойно поклонилась.
В воздухе повисла пауза — надо было откланиваться и ему.
— Для пробы три струны будут надобны. За три дня управишься?
— Управлюсь, воин–слав.
Он постоял еще немного, но тут “пряник” начал открывать свой рот — с ленцой, свойственной хозяйским любимчикам. Харр круто повернулся и, грохоча по дощатому теплому полу, двинулся к двери. Спохватился, обернулся с поклоном:
— Государь амант с благодарностью не помедлит!
Ушел.
До дома добирался нога за ногу, усталость сказалась, недоед–недохлеб. Один раз даже остановился почесать спину о какой‑то косяк. Золотые блики продолжали струиться у него под ногами — закат был ветреный, что ли?
Махида, увидев его, аж руками всплеснула: