От горечи и муки Голуб плотно сжал зубы.
— Тогда он захотел, чтобы я приходила к нему, — продолжала Лида тихо и печально. — Но это никуда не годится, не годится, согласитесь — ведь это правда? Если уж — то навеки, как в омут. И чтобы никого больше не видеть, ни маму, никого. «Бежим со мной, — предложила я, — а потом ты меня убьешь». Как-то он пришел на свидание и говорит: «Поедем. Куда хочешь». Мы вместе пошли к нему на квартиру — там он взял дорожный мешок и револьвер. И мы поехали. Уже в первую ночь, когда он уснул, я разбудила его! «Теперь убей меня». А он насмехался надо мной, начинал снова и снова… И опять я умоляла убить меня. Тогда он взял патроны и выбросил их из окна в сад. «Спи», — только и сказал, и я подумала, что это уже все, конец. Но через два дня нас разыскал брат и увез меня домой… Может ли человек совсем перемениться?
— Как перемениться?
— Господи, как: начать жизнь заново. В силах ли человеческих сделать себя другим?
— Не т-терзайтесь, Лида, — торопливо проговорил Голуб.
— Что же мне делать? — навзрыд расплакалась она. — Ведь так жить больше невозможно. Когда вы к нам приходили — это было до того страшно… Все могло повториться… как с ним… или выйти по-другому, иначе… Я могу стать лучше… — Лида в муке ломала пальцы. — Верьте, верьте, могу. Если бы не встретила вас — наверное, не смогла бы; но теперь, теперь…
— Лида, — хрипло выговорил Голуб.
— Нет, нет, нет, оставьте, — рыдала Лида, — я знаю, теперь вы отвернетесь от меня, я это знаю наверное, наверное… Но и эту жертву я принесу, чтобы искупить свою вину, даже если никогда не увижу вас больше. Я знаю, понимала и раньше, что после моего признания все примет ужасный оборот, все полностью переменится; меня страшила эта минута, и, только идя к вам, я нашла в себе силы. Лишь на мосту…
Не помня себя, Лида рухнула на колени.
— Судите меня, грешницу.
— Лида, Лида, — тоже почти в беспамятстве твердил Голуб.
Лида воздела руки.
— Нет, нет…
— Ведь мне все давно известно, — выкрикнул Голуб.
Лида поднялась, словно ее ударили по лицу.
— Вы знали…
— Я все знал с самого начала. Когда ваши думали, что вас нет в живых, я знал, что это — бегство, что вы убежали с дурным человеком, я все-все знаю… Собственно, ведь это я вас нашел.
— Но как же так, как же… — в испуге шептала она.
— Не спрашивайте как. Отгадать не представляло труда. Мне все было известно, но это не мешало мне навещать вас — ради вас, Лида. Если это может вас успокоить, — добавил он, сжимая руки, — я никогда бы не смог отказаться от вас!
Лицо Лиды под вуалью стало белым, как плат.
— Вы не должны были приходить к нам, — бросила она резко и страдальчески.
— Нет, Лида, это лучше, что я все знал. Я научился сострадать вам.
— Не лучше, нет, нет, — в отчаянии твердила Лида. — Если бы я только знала! Если бы только могла предположить!
— И что тогда?
— Ничего, ничего похожего на сегодняшнее… Ведь не могла я желать… Боже мой, что вы все это время думали обо мне!
«Все это время, — ужаснулся Голуб, — боже милостивый, как я сам теперь выгляжу в ее глазах!»
— Все это время, — проговорил он смущенно, — я думал о вас только с любовью.
— Нет, — выкрикнула Лида, — это невозможно, невозможно! Разве могли бы вы?!
Голуб схватил ее за руки.
— Лида, вы пришли ко мне потому, что вы знали об этом.
Лида не отпиралась.
— Невозможно, — шептала она в отчаянии.
Руки ее безвольно повисли.
«Ах, Лида, — с беспредельной жалостью думал Голуб, — зачем вы пришли? На что решились? Какого наказания ждали? Могло ли это мгновение спасти вас? А эта жертва — искупить вину? Зачем вы хотели довести все до крайности? Видите, как это нас ранило! Что же великое и чудесное вы намеревались совершить? Каких великих, славных свершений ждали от меня? Вы унижаетесь перед человеком, который сам бесславно проиграл все битвы; бесполезно всякое деяние, и нет ни победителей, ни побежденных».
Лида отступила в нерешительности и отчаянии; удивленно оглядела она комнату, где должно было свершиться искупление… Увидела незнакомую, чужую, убогую обстановку…