У Лейли не было времени на тщеславие; но если бы она хоть раз задержалась перед зеркалом дольше, чем на несколько минут, в ней непременно развился бы нарциссизм. А если бы рядом были еще и родители, способные подтвердить, как она выглядит и чего стоит, бедное дитя совсем потеряло бы разум. К счастью или к сожалению, у Лейли не было ни матери, ни достойного зеркала, которое могло бы забить ее голову первосортной чепухой, – потому что отражение покорно явило бы молодую девушку невероятной красоты. Лейли была стройной, даже поджарой, с длинными конечностями и изящными формами; но прелестнее всего были ее глаза – мягкие и словно бы кукольные, они мгновенно выделяли ее лицо среди тысяч других. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы преисполниться трепета, второго – чтобы испытать страх. Внешность Лейли была не того рода, что собирает толпы поклонников, поскольку сразу давала понять: с этой девочкой лучше не шутить. До сих пор собственная красота оставалась для нее чем-то неочевидным и несущественным – как и вероятные почитатели. Да, Лейли родилась на удивление прелестной, но лицо было для нее всего лишь даром, от которого она не могла отказаться.
По крайней мере, пока не могла.
Работа, которую она выполняла, взимала свою дань, и Лейли больше не могла не замечать перемены в мутном отражении. Некогда густые и блестящие каштановые локоны начали седеть – серебро охватывало их постепенно, от кончиков к корням; яркие, насыщенно-янтарные глаза заволокло стеклянисто-серым. Теплая бронзовая кожа пока избежала расплаты, но гранитные радужки лишь сильнее выделялись на ее фоне, придавая девочке странно лунный, нездешний и печальный облик. Впрочем, на печаль у Лейли не хватало терпения, и хотя в самой глубине души она ощущала нескончаемую боль, куда чаще она предпочитала злиться.
Вот почему большую часть времени она была раздражена, подозрительна и нетерпима к любым пустякам, которые могли отвлечь ее от главного дела смерти. Сегодня было еще хуже: Лейли убитым взглядом обвела комнатки своего унылого, продуваемого всеми ветрами жилища и в очередной раз пообещала себе починить сломанные ставни, зашить порванные шторы, заменить сгоревшие свечи и подновить поблекшие стены – как только немного встанет на ноги.
Видите ли, хотя Лейли трудилась не покладая рук, ей редко платили за работу. Магия, текущая в ее венах, обязывала ее быть мордешором, и если у дверей дома появлялся новый труп, она лишь безропотно добавляла его к куче в сарае. Жители Чаролеса знали об этой особенности девочки и беззастенчиво ею пользовалась: платили за услуги очень мало или не платили вовсе. Но однажды, клялась себе Лейли, придет день, когда она вдохнет новую жизнь и краски в свое тусклое существование.
Мама снова принялась метаться перед лицом дочери, недовольная, что ее переживаниям недостаточно сострадают. Лейли проткнула пальцем бесплотную фигуру, отчего мамино лицо исказилось от обиды, дважды попыталась обогнуть призрака и наконец сбежала в бедно обставленную гостиную. Там она уселась на самую мягкую часть потрепанного ковра и открыла коробку для ужинов. Комнату озарял лишь лунный свет, но его вполне хватало. Лейли подперла голову рукой и негромко захрустела снежинками, каждая из которых была больше ее лица. Девочке вспомнились прежние счастливые дни, когда она могла играть с ребятами своего возраста. Лейли уже давно не посещала школу и порой искренне по ней тосковала. Но школа была роскошью для детей с работающими родителями и надежно налаженным бытом. Увы, ничего из этого к Лейли больше не относилось.
Она откусила от следующей снежинки.
Благодаря особой чаролесской магии снежинки самой первой метели были сделаны из чистого сахара – и хотя Лейли понимала, что за такой ужин зубы спасибо не скажут, ей, по правде говоря, было плевать. Сегодня она хотела утешиться – а потому в один присест умяла все пять снежинок и почувствовала себя значительно лучше.