Бормоча себе что-то под нос, он закрыл избушку на палку, и быстро зашагал в лесосеку. Ермаков пошел за ним. Все эти дни, как начал работать на электропиле, он чувствовал себя скверно, словно в чем-то провинился. Часто не выполнял даже нормы. Стыдно было глядеть людям в глаза. Пришлось приноравливаться к новому инструменту. Надо было вместе с пилой таскать за собой тонкий черный, как змея, кабель и быть постоянно на привязи у электростанции. Раньше он только валил лес с корня, врубался в тайгу. Теперь его с бригадой в пять человек заставили не только валить лес, но обрубать и сжигать сучья, а при образовании завалов — раскряжевывать хлысты. Четыре электропилы, работающие одновременно от передвижной электростанции, наваливали столько леса, что трелевочные тракторы не успевали его оттаскивать на разделочные эстакады. Ко всему этому сама электропила у Ермакова шла тяжело. При разделке хлыстов ее часто заедало в пазах, приходилось пользоваться вагой. Всякие неполадки приводили в отчаяние. Он уже не раз подумывал идти к директору леспромхоза, просить разрешение переехать на Моховое и работать на своей старой бензомоторной пиле. Знал бы, как прежде, одно свое дело: первому врезаться в глухую урему, валить деревья, давать дорогу обрубщикам сучьев, раскряжевщикам, трактористам — всему фронту наступающих на лес.
Дорога до лесосеки была не ближней. Кукаркин, как всегда, шагал быстро, напористо преодолевая лесные пути-дороги, Ермаков еле поспевал за ним, обливаясь потом.
Новые лесосеки начинались за речкой Ульвой. Здесь чувствовалось большое оживление. По лежневке, перекинувшейся через речку, мчались к железнодорожной станции груженные бревнами автомашины. К разделочным и погрузочным эстакадам, расположенным по обе стороны транспортной магистрали, трелевочные тракторы «Котики» волокли длинные пучки хлыстов, точно морковки, сцепленные за хвостики, оставляли их на площадях у эстакад и с шумом, грохотом шли обратно к лесным делянкам — будто муравьи, стаскивающие строительные материалы для муравейника. А дальше, под кромкой седого ельника, обросшего мохом, тарахтели бензиновые двигатели передвижных электростанций, выкидывающие из тонких и высоких труб голубые дымчатые шарики.
На горке, перед спуском к Ульве, Кукаркин свернул с тропки и сел на поваленное дерево, достал свою «табакерку» и зарядил нос изрядной порцией табака.
— Устал? — спросил его подошедший Ермаков, обтирая ладошкой пот со лба.
— Кукаркин не знает усталости в ходьбе. Тут у меня излюбленное местечко. Нарочно свалил лесину, чтобы можно было посидеть, полюбоваться, что делается в лесу под Водораздельным. Красота!
— А в чем красота, Кирьян Корнеевич? — спросил Ермаков, оглядывая с горы каменистое ложе реки Ульвы, поленницы дров на берегах, новые вырубы под хребтом.
— Не понимаешь, парень? Пожил бы ты с мое на свете, так понял… С детства я знаю эти места, исходил вдоль и поперек. Тишина была, глушь. Думал, сотни лет простоит тайга нетронутой. Бывало, идешь по ней, кругом на десятки километров ни одной человеческой души, даже жутко становится. Ночью звезда по небу черкнет — мороз пройдет по коже. Как дикари жили! А теперь что происходит? Посмотришь вечером — не то звезда летит, не то в самолете лампочки светятся, и страха в тебе никакого. А на земле автомашины бегают, тракторы ходят, горит электричество, а от него всякие механизмы работают… А здесь что делается, под горой? Откуда взялись передвижные электростанции, механические пилы? Все придумал и сделал человек. Медведь ничего не изобретет, а человек все может, если над ним не стоят с дубинкой, не бьют по рукам. Ну, парень, пошагали!
Лесосека, куда они пришли, представляла собою такую картину, словно здесь недавно пронеслась буря: поваленные деревья громоздились друг на друга. Работавшие между ними люди казались маленькими, затерянными в этом хаосе поверженного леса, повсюду горели неяркие костры, на которых сжигались обрубленные сучья деревьев; день был безветренный, густой синеватый дым волнистыми лентами подымался прямо вверх и таял в прозрачном безоблачном небе.
Подойдя к первой попавшейся девушке из бригады электропильщиков, разделывавшей хлысты, Кукаркин спросил:
— Как, красавица, идет пила?
— Помаленьку! — ответила рослая, здоровая девушка в синем вылинявшем комбинезоне и кепке, из-под которой выпирали тугие светлорусые косы; сильно загоревшее лицо ее было покрыто веснушками, сбегавшимися к тонкому носу с горбинкой и бледно-голубым глазам.
— Только сильно приходится нажимать на пилу, — сказала ее напарница, стоявшая по другую сторону поваленного дерева, невысокая, но крепкая девушка, в шароварах и мужской рубахе-косоворотке, вышитой по воротнику, смуглолицая, с глазами точно угольки.