прекрасных картинок. В очередной раз, просто протянув руку, он дотронулся до пылинки, замечая перед глазами быструю и достаточно чёткую композицию. Только что стоял этот великолепный господи "Никто" без личности, речи и общественного контакта возле верстака, задрав в потолок свой нос, выискивал яркие звёзды в космосе, как вдруг вновь преступил к работе. Что-то внутри вело не по ровной тропе, а постоянно поворачивало, создавая новые контрасты и детали, будоражащие зрителя извне его потока рассуждений, мировоззрений. Он изобразил крышку, должную поместиться в клюв лебедю в виде гири. Этот предмет создал целый комплект умственной пищи. Неужели лебедь изогнулся так, испуская отчаянье в самой выразительной форме, поскольку лишился полётов из-за тяжёлого веса? Он сам схватил в клюв гирю, но, в последствие, лишился части своей природы. Жизнь благородной птицы навсегда обречена на не летать, а ползать, если конечно такое горе не доведёт её до дна пруда, ведь плавать она так же ныне не способна. Загнутый в угол лебедь вынужден погибнуть, не умеющий летать, плавать или даже есть. Гиря, к слову, была идеально похожа на настоящую, лишь прозрачность выдавала её ложную подлинность. В конце, труба снялась с тисков, сосуд ещё немного повертелся у печи, дабы вся поверхность органично сгладилась естественным образом. После этих махинаций лебедь был освобождён от стержня и снизу, где тот оставил дыру, залеплен стеклом, превращённым далее в подставку в виде распущенной осоки. И вот Стеклянный стоял у верстака, уперевшись на него локтями, а в ладонях уселось творение. Рука с любовью поглаживала лебедя вдоль шеи, нежно, словно он живой, наслаждаясь каждым мгновением. Запертая душа жила лишь делом, этой пташкой, сидящей в ладонях, и всеми остальными фигурами на столе. Скрываясь за глиняными стенами, протекали годы, каждый день сотворяя сказку этими холодными стеклянными руками, но чем-то очень горячим и невидимым, что таится за всей обманывающей прозрачностью, стеклянной формой. В собственных творениях мастер показывал мысли и увековечивал чувства, испытанные в нелёгком существовании на просторах мира, выражал эмоции, откладывал в них осколок желаний, не тот, что можно отколупать от тела бедолаги, а неосязаемый. Глядя на Стеклянного, по чьему лицу текла горящая, будто накалённая, стеклянная слеза, обрушенная на сосуд в чрезмерном духовном дополнении, девушка начала понимать странную выходку с разломом головы. Стоящий перед ней не живёт собой, он жив своими идеями и деяниями, абсолютно не имея никакой связи с чем-либо ещё. Именно он и есть тот лебедь, безвозвратно схвативший в клюв свою ношу. Сила влечения повелевает жить дальше, не смотря ни на что каждый раз впитывая из этого мира страх, боль и печаль, но раз за разом принося в него божественные дары, способные затронуть дух. Неспешно обернувшись, мастер заметил, что Диана замерла в обнимке с метлой и открытым ртом, с восхищением уставившись на него. Опомнившись, та потрясла головой, продолжая сметать. Вдруг, замечая окончание работы, с недопониманием наморщилась. Огромная куча песка со стеклом оказалась у печи, а пол буквально преобразился из пещерного в королевский. Оказалось, за грязью таился цветной рисунок-портрет какого-то человека в полную величину. Незнакомец на картине сидел у полукруглого окна на табурете, богато одетый и недовольный подобно Галлам, что перебирались в ночи за стену Капитолия, когда вскликнули Римские гуси. Стеклянный уставился на картину так, будто впервые её видит. Осторожно прикасаясь к щеке парочкой пальцев, резко вздрогнул, как будто приложил к коже раскалённую метку клеймо. Одна из волшебных рук прильнула к шее, постукивая по ней пальцами. Звуковые мембраны, выделенные стуком, внезапно преобразились из обычного звона стекла, искажаясь и меняясь в звонкую речь.