(Стеклянный человек)-Это уже не мой портрет...
Диана растерянно промолчала, прикладывая руку к груди, внимая стучавшему порыву органического двигателя.
(Стеклянный человек)-Раньше это возможно и был я...
(Диана)-Что сделало вас таким?
(Стеклянный человек)-Любовь... Любовь к моему делу... Кто-то думает, что творить это так просто. Они говорят: ''Эй, когда ты наконец будешь делать по-настоящему нужные вещи?'', а мне хочется плюнуть им в морду раскалённым стеклом в такие моменты... Они считают, будто моё дело бесполезно, но если исчезнут такие как я... Всё сгинет в безвкусице, в бездуховности и отсутствии взрыва чувств... При всём при этом, они умудряются говорить, что я так легко шагаю по своему пути... Но ты посмотри на мой портрет, а затем скажи, легко ли? Разве я ничем не пожертвовал?... Они видят меня прозрачным, хотя сами являются таковыми. А мой удел оставаться тем, через кого будут смотреть вечно, не замечая ничего...
Диана, не зная что сказать, поставила метлу в сторонку, уперев об стену, слегка стукнула ей по глиняной поверхности, и деревянный звук, пришедшей как послевкусие вина после колкого откровения, расползся по мастерской, затухая в той же неловкости.
(Стеклянный человек)-И всё-таки, я не просто горд за свой выбор. Я рад... Плевать на то, что у меня была возможность прекрасно прожить эту дряную жизнь, где никто не может тебя понять. Главное, я почувствовал себя по-настоящему живым... И творения мои всегда будут живее, чем все эти ходячие сосуды...
Он аккуратно взял стеклянного лебедя в руки, и Диана увидела, что падшая слеза оказалась прямо под глазом птицы, словно она плачет по скорому расставанию с отцом. Стеклянный подошёл к девушке, его руки робко, чуть дрожа и издавая звуковые колебания трогательной музыки, отправились к ней, вручая сосуд. Когда Диана, забывшись, приняла лебедя, мастер снова постучал по шее.
(Стеклянный человек)-Спасибо, что вы дали мне увидеть то, кем я был... Но вы пришли ради гондольера, не так ли?...
Девушка дрогнула, чуть не выронив лебедя, но удержала прекрасную птицу. Взгляд мастера опять пробежался по портрету, изображённому на полу, уста пробубнили что-то под нос.
(Стеклянный человек)-Нет... Не жалею...
(Диана)-Вы правы, я пришла ради гондольера...
(Стеклянный человек)-Знаешь, я ведь тоже из Венеции.
(Диана)-Как вы узнали что я?...
(Стеклянный человек)-Тебя привёз он, а он привозит только Венецианцев. Извини, больше сказать не могу. У нас с гондольером уговор, по которому я не должен выдавать его.
(Диана)-Как?... Уговор...
Печаль Дианы преобразила радостную улыбку в свисающие губы, и мастер возненавидел себя за сказанное, замечая её реакцию. Табурет принял девушку на себе, тоска по родным улочкам Венеции разрубала её на две идеальных части: до прибытия в Каер-Скуалентем и после. Пустое лицо потускнело от потухшего внутри огня, безмолвно уставилось в никуда, не видя перед собой ничего помимо скорби. Казалось, она уже не помнит, как выглядит величественный Итальянский город, где была пройдена, на сей момент вся жизнь, за исключением последних пяти часов.
(Стеклянный человек)-Я не должен это говорить, но тебе будет лучше остаться здесь... Не могу объяснить почему... Но так будет лучше, поверь... Быть может... Я, конечно, и это не должен говорить... Однако, может ты захочешь остаться у меня? Я научу тебя делать сосуды. Ты станешь моим учеником и я, возможно, стану чуть более живым, чем ныне... Приподнимая голову, девушка внимала ангельский голос, преображённый из обычного стеклянного звона в заманчивую идею.