Он повалился на стол, сметая бокалы и тарелки. Испуганно пискнул женский голос, но его тут же перекрыл рассерженный мужской:
— Эй, малый! Что еще за дела? Ты, вождь краснокожих, ну-ка, лапы убери от него!
Волина вернули в кресло, и, подняв голову, он увидел Лобанова, привставшего со своего места и грозно взирающего на грубияна. Тот тоже приподнялся, упираясь руками в разгромленный стол.
«Сейчас он мне врежет, — похолодел Волин. — А потом и Сереге. Вон сколько помощников». Но парень убрал руки, отбросил подвернувшуюся тарелку.
— Кто это? — хрипло спросил он, упершись в Волина чернотой своих крысиных нор.
Алексей чуть не брякнул со зла: «Зуев, вот кто!» — но вовремя сдержался. (Не дразни гусей, умник.) — Сам видишь, — буркнул он.
— Ну что, охолонул? — опять подал голос Лобанов. — Вот и ладушки. Отдыхай.
Но парень отдыхать, похоже, раздумал. Он смерил Волина взглядом, будто из огнемета окатил, попятился от стола и куда-то сгинул. У Алексея даже в сидячем положении неприятно подрагивали колени.
— Да плюнь ты. Подумаешь, проблемы! — Мэгги уже улыбалась во весь свой накрашенный рот. — А дружок у тебя ничего. Круто Кончика шуганул. Врешь ты, наверно, что он не Зуев.
— Слушай, — начал Алексей. — Если ты еще раз произнесешь эту фамилию…
— А там что такое? — Девушка уже не слушала его, глядя в другую сторону.
На «пятачке» среди танцующих возникло оживление. Пары сбились с ритма, потом смешались. Кого-то изрядно толкнули. Загудели возмущенные голоса. Не иначе, там зарождался новый скандал.
Над жидкой толпой возделись чьи-то руки, продребезжал нечленораздельный, хмельной голосок, затем танцующих бесцеремонно растолкали и на авансцене явился лысый дядя Саша, недавний проводник Волина и Лобанова по местным лабиринтам. Не вызвало сомнения то, что дядя Саша изрядно выпил. Точнее сказать — нарезался в умат и теперь приплясывал, неуклюже раскачиваясь и размахивая руками, кружился среди смешавшихся танцоров, гнусавил какую-то бессмысленную песню и поминутно наступал на женскую и мужскую обувь. Его продвижение сопровождалось дружными возгласами негодования. Но дяде Саше на это было наплевать.
Музыка смолкла. Старик споткнулся, повертел головой с выпученными глазами и в наступившей тишине вдруг проорал пьяно, хамски, но совершенно разборчиво, напрягая жилы на дряблой коричневой шее:
— Разъедрить едрена вошь! Что ж ты, милка, не даешь? Приготовься, бабский пол! Я вам Зуева привел! И-ха!
И снова заплясал, закружился, потрясая над головой на манер платочка костистой пятерней. Не требовалась ему музыка, он и без музыки не скучал.
Кто-то попытался урезонить не в меру разошедшегося старикана, даже руку протянул, чтобы дружески, но твердо взять за плечо и прекратить безобразие.
— А-а, гнида, ты меня хватать?! — взревел разом освирепевший Александр Иннокентьевич. — Ты кого хватаешь? Фронтовика?! Я немца бил, когда твой батька без штанов бегал и у шелудивой козы запор выковыривал! Я те схвачу! Я те хваталки выдерну!!
Тираду свою дядя Саша увенчал изрядной плюхой по чьей-то неосторожно сунувшейся к нему физиономии.
Да что же это, в самом деле? Публика, опомнившись, сплотилась против скандалиста. Александру Иннокентьевичу стали заламывать руки. Поднялся шум, сидящие за столом привстали, чтобы лучше видеть. На мгновенье бедлам перекрыла зычная команда: — Кончай старому салазки гнуть! Герои! — И Волин сразу догадался, от кого она исходила.
— Ну все, достаточно! — прогромыхало вдруг из-под потолка грозовым раскатом. — Отпустите его.
От такой акустической мощи по всему залу колыхнулись шторы и звякнула посуда.
Глас небесный между тем, слегка убавив громкость, продолжал распоряжаться:
— Выведите его аккуратно. Где там фельдшер? Пусть сделает укол.
Волин увидел, как в толпу врезалась пара молодцов, на одном из которых полыхал знакомый малиновый пиджак. Другой же… Волин с удивлением обнаружил, что второй блюститель порядка — не кто иной, как знакомый спецназовец в камуфляже, которого уволокли из «вычислительного центра» санитары после неудачных забав с компьютером. Однако сейчас «коммандо» был вполне бодр и энергично расталкивал крутым плечом толпу, пробираясь к скандалисту. Публика послушно расступалась.
Завидев приближающуюся парочку, дядя Саша сник и беспрепятственно позволил принять себя под руки. В дверях мелькнул белый халат. Старика повлекли вон из зала. Когда его почти пронесли мимо Волина, Алексей услышал, как малиновый страшным шепотом вопрошал:
— Где Зуев? Куда ты его девал?
— Да нету никакого Зуева, это ж я для складу… — оправдывался пьяненький.
Волину, впрочем, показалось, что не так уж дядя Саша и пьян, как пытался изобразить.
— А какого ж тогда!.. Ну, погоди у меня! — Троица скрылась за дверью.
— Прошу всех на свои места, — громыхнул под потолком все тот же голос.
Волин задрал голову, отыскивая источник повелительного звука. Никого похожего на Юпитера там не обнаружилось, зато Алексей разглядел мощные динамики, развешанные по углам.
Столпотворение послушно рассосалось, и у головной части стола Волин увидел наконец того, кто подавал команды.
— Сейчас опять заведет шнягу, — фыркнула Мэгги. — Достал Юрий Иванович!
Невысокого, пухлого человека с редеющими волосами Алексей узнал сразу. Впору было ущипнуть себя за ухо, чтобы убедиться, что не спишь, или отогнать призрака каким-нибудь заклинанием. Но Волин лишь хмельно хлопал глазами, уставившись на держащего в руке микрофон толстячка из вагонного кошмара, впоследствии явившегося им с Лобановым на станции в обличье дирижера, а потом и вовсе умудрившегося просочиться в компьютерную игру. Хотя и не исключалась тут какая-то путаница. Вполне возможно, был это совсем другой толстячок, никакого отношения к тому, прежнему, не имеющий.
В затуманенном Алексеевом сознании образ незнакомца все время расплывался и множился. То он начинал походить на Главковерха — директора «Киновидеообъединения», то на какого-то государственного мужа или политического деятеля, чуть не каждый вечер поливавшего Волина с телеэкрана пулеметными очередями речей; то напоминал портрет с милицейского плакатика «Розыск опасного преступника»; а то вдруг и вовсе трамвайного хамлыгу, оттоптавшего недавно Волину все ноги в толчее да еще и облаявшего в придачу. Удивительно! Ничего отталкивающего во внешности толстячка не наблюдалось: ни печати порока, ни физического уродства. Коротышка и коротышка. Но ни с кем уважаемым и любимым он у Алексея почему-то не ассоциировался.
Человек в сером костюме поднес ко рту микрофон.
— Попрошу внимания! — Теперь его голос не громыхал, как камнепад, а катился по залу могучей, но мягкой океанской волной.
— Тише! — гаркнули без усилителя, но тоже вполне впечатляюще. — Юрию Ивановичу — внимание!
Это опять наводил порядок капитан в камуфляже. Как-то непоследовательно он действовал. Не походило на то, что у него неприятности. А может, просто выслуживался, грехи замаливал?
Взвился одобрительный шумок, треснули аплодисменты. Юрий Иванович улыбнулся, покивал и продолжил:
— Я торжественных речей произносить не буду. Не люблю я их. Говорунов было — пруд пруди. Что от них осталось? Ничего. Впрочем, нет, кое-что осталось: то, что там, вокруг, — Юрий Иванович большим пальцем указал куда-то себе за спину. — Туда теперь даже звери не заходят. Было дело, волк тут, неподалеку, в колючей проволоке запутался. Четверо суток выл, пока не подох.
Толстячок раздумчиво примолк, и тогда стало ясно, что развеселый недавно зал слушает его затаив дыхание. Даже вертлявая Мэгги притихла.
— Вот мы выпиваем, закусываем. Есть чем закусить, слава богу. Никто не мешает.
Кто пробовал — того отучили. Тепло, безопасно. Там, где говоруны разговаривают, может человек себе это позволить? При говорунах человек, как тот волк в колючке.