Через два дня у нее кончились деньги. Он обещал писать ей «до востребования». Она чувствовала, что он ее попросту гонит. Однако, вернувшись домой, была абсолютно спокойна.
— Где ты была? Мы о тебе беспокоились.
В ответ Ханна лишь презрительно усмехнулась. Благотворительные предложения Гретель она отвергла. Она систематически таскала деньги у отца. А через неделю снова поехала к лейтенанту. Выражение муки на его лице, когда он ворвался к ней в комнату, доставило ей подлинное наслаждение.
— Заходи и не делай такого несчастного лица, — сказала она. — Не хочешь пойти со мной куда-нибудь вечером?
Ханна была веселой и оживленной, но вдруг спросила:
— А как ты представляешь себе наше будущее?
На его лице опять появился панический ужас.
— Я себе ничего не представляю, — пробормотал он.
— Но ты же не можешь так со мной поступить.
— А как я с тобой поступаю? И кто вообще здесь с кем-то как-то поступает?
— Ты поступаешь — со мной.
— О господи, да не кричи ты так. Люди ведь все слышат.
Он пообещал бы ей тогда все что угодно, лишь бы она успокоилась.
Если он рассчитывал, что ему надо продержаться до гостиницы, то ошибся. Пожилая женщина за стойкой спала, и Ханна потащила его наверх. Но в комнате вдруг закричала:
— Не смей до меня дотрагиваться!
А когда он хотел уйти, кинулась к дверям.
— О господи! — воскликнул он, — Господи, помоги мне!
Они сидели друг против друга.
— Что я тебе сделал? Я ничего не понимаю.
Ханна заплакала, но в ее плаче чувствовалась усталость, словно теперь все уже кончилось. Он опустился перед ней на колени, обнял ее, покачивал, словно баюкал, Потом отнес на постель и укрыл одеялом. Когда она заснула, он ушел.
Когда она на следующее утро ему позвонила, ей сказали, что он уехал. И адреса не оставил. Она вернулась домой.
Хотя Хаупт пообещал Ханне, что не пойдет к Олафу Цандеру, на следующий день он все-таки отправился к нему.
— Кончайте обыскивать мой дом, — сказал он. — Нет у меня этих документов.
— Тем лучше для вас. Тогда все в порядке.
— Но я ведь сказал, что вы обыскиваете мой дом.
— Никто вашего дома не обыскивал. Будьте же благоразумны. Я ненавижу нацистов точно так же, как и вы. Но надо же когда-нибудь под этим подвести черту.
— Выбирай, — заявила Ханна. — Но так дальше не пойдет. Я говорю серьезно.
На этот раз она была спокойна. Но только внешне. Ей было жаль Хаупта, когда в день смерти матери она попросила его уйти. Но до этого в ней бушевала злоба, ее душила слепая ярость, и она словно мстила ему за что-то. И, несмотря на это, он шел рядом с нею, когда гроб несли на кладбище, и так хорошо было чувствовать его руку в своей руке, когда первые комья земли полетели в могилу.
Просьбой давать ей уроки английского Ханна явно доставила Хаупту удовольствие. Он взялся за дело с большим рвением. Однако грамматика ее не интересовала.
Ей нужны были слова. Но те слова, которые были ей нужны, он и сам отыскивал в словаре: покрышки, сцепление, карбюратор, компрессия. Настойчиво и упорно боролся он с ее американским акцентом. Называлось это уроками английского языка, но, по сути, он вводил ее в историю европейской культуры и литературы. Его познания, его способность суждения были поразительны, и, когда он доставал с полки книгу и читал из нее отрывки, прохаживаясь по комнате, ей хотелось расцеловать его. Ханна, конечно же, понимала, что он пытался повысить уровень ее общего образования.
Ханна между тем стала звездой в баре «Рокси». Стоило ей открыть дверь и, шурша платьем, войти внутрь, как ее встречал восторженный свист. На ней были ее парижские платья — понятно, каждый раз новые.
Вначале она просила Хаупта ходить туда вместе с ней. Но он после первого визита в «Рокси» с легкой гримасой отвращения отказался от повторного приглашения. Спустя некоторое время она повела его в мастерскую. На колесах грузовика были покрышки, двигатель уже установлен, за перегородкой громоздились канистры с бензином. Американцы покупали вещи, которые были на ней надеты. Они не могли удержаться, чтобы не послать подружке или mum[63] костюм от Кардена или блузку от Диора, при этом размеры подружки или mum не имели значения. Платили они Ханне бензином или запчастями. А Роки, черный великан из Бирмингема, смонтировал ей колеса и установил двигатель.
— Ну и дела… — ужаснулся Хаупт. — Как на аукционе, да ты же останешься в одной рубашке!
— Идиот, — только и сказала она.
Однако Ханна в самом деле всякий раз брала с собой старые вещи. Появлялась она словно порождение Елисейских полей, а уходила в старой юбке и свитере.