Злоба, тяжелая, как свиной корм, оседала в Вернере Хаупте. И где только носит родителей? Неужели ничто в мальчишке не показалось им странным? Где были у них глаза? Разумеется, Хаупты никогда не жаловали нацизм. Так почему же такое произошло? И чем занимались эти глубоко штатские люди — родители — все это время?
У Ханнеса не было поводов для недовольства. Наколотые дрова громоздились все выше, двери снова висели на петлях, доска в заборе, болтавшаяся на одном гвозде с незапамятных времен, была аккуратно прибита.
Лисс и Ханнес служили у Грундов уже более тридцати пяти лет. Часть жалованья Леа выплачивала наличными, остаток переводила на их счета. Впрочем, они вряд ли знали теперь, сколько денег накопилось на сберегательных книжках. Они были того же возраста, что и Леа, но выглядели стариками — сгорбленные, морщинистые, выносливые. Друг с другом они не разговаривали.
Ханнес тоже старался держаться в стороне от всеобщей суеты, что, впрочем, не бросалось в глаза. Однажды они с Хауптом стояли в дверях хлева и смотрели в сторону дома, где как раз прощались члены главного комитета. Ханнес отвернулся и сплюнул.
С тех пор как он обосновался у Леи, Хаупт ни разу не выходил со двора.
— Неужели ты не хочешь забрать свои вещи? — поинтересовалась как-то Леа.
— Да что там еще осталось? — произнес Хаупт.
Когда же несколько дней спустя она предложила ему съездить на попутной машине в долину Мозеля, чтобы навестить мать, он ответил отказом. Никаких объяснений, просто сказал «нет».
Деревню кормили крестьяне, а значит, крестьяне и управляли деревней. Впрочем, одним из заместителей Леи был Кранц, слесарь из Верхней деревни, коммунист. Эрвин Моль, столяр и социал-демократ, тоже был членом главного комитета. А еще Шорш Эдер, хозяин «Почтового двора», и машинист с железнодорожной станции. Большинство, однако, составляли крестьяне, и это было правильно.
— Прямо-таки половина приходского совета, — говорил Ханнес.
Ханнес и Вернер сидели на скамейке у крыльца. И Георг с ними. Был тихий июньский вечер. Пахло сеном, ласточки летали высоко.
— Как будто ничего не произошло, — сказал Хаупт. — Они просто продолжают, и все. Перешли к очередному вопросу повестки дня. Никак этого не пойму.
— Что мы делаем? — В дверях неожиданно появилась Леа. — Просто продолжаем, и все? — вскинулась она. — Да наши люди надрываются, чтоб деревня не умерла с голоду, чтоб у всех была крыша над головой, чтобы дети могли ходить в школу, чтоб за больными был настоящий уход, эти люди не получают ни пфеннига, они строят новое, а ты говоришь — мы продолжаем, и все?
— Я сказал это не в смысле политики, — возразил Хаупт. — Политика меня не интересует.
— А что тебя интересует? И интересует ли тебя что-нибудь вообще? — вскипела Леа.
— Во всяком случае, слова меня больше не интересуют, — сказал Хаупт. — Да и на каком языке можно теперь говорить?
— Ох уж эти господа ученые! — снова закричала Леа. — Теперь им, видите ли, стало жаль себя. Хотя вы, Хаупты, и не были нацистами, но вам-то при нацизме жилось совсем нeплохо. И это вы делали вид, будто ничего не происходит.
— А что нам еще оставалось? — спросил Хаупт.
— Да ты просто идиот, — сердито сказала Леа и исчезла в доме.
Ухмыляясь, Ханнес качал головой и пыхтел своей трубкой. Когда Леа перешла на крик, Хаупт краешком глаза заметил, что Георг исчез. Нашел он его в сарае.
— Крика этого тебе нечего бояться. Голову она с нас не снимет.
А в один прекрасный день Георг вдруг заговорил. Они чинили дверь в свинарнике.
— Черт, куда снова подевался молоток? — воскликнул Хаупт.
— Позади тебя, — ответил Георг.
— Ах да, — сказал Хаупт и, уже приколачивая доску, понял вдруг, что Георг и в самом деле ему ответил. Сначала он растерялся. Долго и чересчур сильно бил молотком. Потом сообразил, что это глупо.
— Не знаешь, где у Ханнеса могут быть гвозди? — спросил он.
Но у Георга опять появился отсутствующий взгляд, он словно и не замечал брата.
— Да раскрой же наконец рот, — прикрикнул Хаупт.
Брат упорно разглядывал носок ботинка, которым ворошил соломинки. Подбородок у него дрожал. Вернер терпеливо ждал.
— Да я и так уже говорю, — выдавил из себя Георг.
Вернер снова занялся дверью. А спустя какое-то время Георг сказал:
— Я знаю, где лежат гвозди.
— Ну вот, пожалуйста, — кивнула Леа Грунд, когда Хаупт рассказал ей и Лисс про этот случай.
— Если можно, не задавайте ему пока никаких вопросов, — попросил Хаупт.
— Это мы и так поняли, — ответила Леа.