Кранц никак не мог примириться с тем, что брат у него штурмовик.
— С кем ты шагаешь в одном строю? — кричал он. — С бакалейщиками. С сопляками вроде Кеппеля. Такой парень, как ты. А знаешь, кто заплатил за твою форму? Цандер. Тебе и сейчас ничего не приходит в голову? Вы шагаете, а он стоит за шторами и потирает руки.
— Работа и хлеб — вот что мне нужно! — кричал в ответ Эвальд. — А что можете предложить мне вы?
Это был отчаявшийся человек, он не знал, как ему поступить.
А что могли предложить ему они? Борьбу, забастовки, голод и снова борьбу.
Когда же состоялось «взятие власти», как называли это нацисты, Эвальд Кранц получил место в дорожностроительной конторе. Вот так-то. Теперь Эвальд Кранц не пил, честно приносил все заработанные деньги домой. Пока в тридцать четвертом году Гитлер не устранил Рёма. Тут Кранц заметил, что его брат попался на удочку коричневых всерьез. Эвальд искренне верил, что в государстве маляра-ефрейтора пролетарий будет пользоваться влиянием.
Эвальд снова начал пить, на этот раз с сознанием собственной вины. Опять начались стычки с Альвиной, правда больше по мелочам. Когда Кранц услышал, что его брат, бывший штурмовик, отказывается вступать в нацистскую партию, он не мог удержаться от смеха. Но он понимал брата, когда тот показывал на новые автострады, на Дом для молодежи, на недавно построенный детский сад. Он понимал, что брату нужно оправдание. И подавлял в себе желание спросить: а когда тебе в последний раз повышали заработную плату?
Кранц подавлял в себе желание спросить брата о многом. Брат начал навещать мать, внезапно появлялся он к дверях, как-то неуклюже тянулся за стулом, смущенно молчал, справлялся о ее ревматизме, уходил так же неожиданно, как и приходил. Случалось, братья сталкивались друг с другом. Тогда они старались говорить только о чем-нибудь безобидном. Лишь однажды, во время Судетского кризиса, Кранц не удержался, сказал, что тот, кто выбрал Гитлера, выбрал войну.
— Тоже мне умник! — заорал Эвальд. — Ты ведь у нас умник!
Впрочем, матери легко удалось погасить спор. Желания спорить ни у того, ни у другого не было. У Кранца замечание это просто сорвалось с языка.
Страна стремительно приближалась к войне. Остановить этот процесс было невозможно, и, когда Эвальда Кранца призвали в вермахт, он ушел в мрачной решимости, так, будто теперь должно было что-то наконец разъясниться.
— Ну, как его дела? — справился Кранц у старухи Фетцер.
Та что-то удовлетворенно пробормотала. Края раны начали очищаться, температура понизилась. Она не говорила, из чего состояло варево в ее горшочках, то вонючее, а то благоухающее, которым они либо смазывали раны, либо пропитывали марлевую подушечку.
— Я снимаю с себя ответственность, — заявил доктор Вайден. — Не исключено, однако, что это поможет.
Это помогло. Это явно помогло. Температура упала, и если Эвальд Кранц не спал, то спокойно лежал в подушках, и дочка читала ему вслух.
Как раз в эти дни Вернеру Хаупту приснился сон. Они с Флорианом музицировали, и вдруг в раскрытом окне показалась голова Уорберга. Но прежде, чем Уорберг успел что-то сказать, кто-то крикнул:
— Знатно! А?
Джеймс Уорберг вздрогнул и обернулся. Сзади стоял Пюц. И как бывает в сне, тут же появился еще и Мундт.
— Да входите же, — пригласил Пюц и подтолкнул лейтенанта Уорберга к входной двери.
— Прошу вас, — сказал директор Мундт и подтолкнул Джеймса Уорберга к комнате Хаупта.
— Вы только поглядите, кого я привел! — воскликнул Пюц.
— Мы репетируем к музыкальному вечеру, — сказал Мундт.
— Дело в том, что директор Мундт, штудиенрат Хаупт и наш маленький Флориан составили трио, — объяснил Пюц. — Фортепьянное трио.
— Небольшой домашний концерт, понимаете? — сказал Мундт. — У вас найдется сегодня вечером свободное время?
— Соберется много людей, — продолжал Пюц.
— Мы были бы очень рады, если бы и вы… — добавил Мундт.
Джеймс Уорберг глянул на Хаупта. За спиной Уорберга Пюц делал Хаупту отчаянные знаки.
— Ты должен проснуться, — сказал сам себе Хаупт во сне. — Так продолжаться не может.
— Я в самом деле буду иметь удовольствие, a pleasure[39] — сказал, помедлив, Уорберг и, поскольку Хаупт все еще ничего не говорил, добавил: — Итак, до вечера, — и постарался поскорее уйти.