— Не-ету! — нежданно проблеял Патрикеев, превращая слова в козлиное меканье. — Не-е-ту. Хоть бы для вида какой синяк поставил. А то ишь, расцвёл — красная девица! — Он с усмешкой оглядел нежную рожицу подьячего. — «Что тебя душить-то? — скажет Шафран. — Я бы его двумя пальцами передавил, если бы уж душить взялся».
Федька заливалась краской неудержимо — наморщился подбородок, сошлись брови. Разговор, похоже, терял смысл. Но Патрикеев её не отпускал.
— Разбойников давай, — сказал он уже без улыбки. — Что найдёшь: след, примету какую, пятнышко крови — всё, за что зацепиться можно, тащи ко мне. Прямо ко мне, — повторил он для большего вразумления и, всё равно не удовлетворённый, замялся, подыскивая убедительное и однозначное выражение.
«А князь Василий?» — подумала Федька.
— А князь Василий, — нашёл наконец Патрикеев то важное уточнение, которое не сразу ему далось, — к князю Василию не таскайся. Едва ли он удосужится твоими пустяками заниматься.
Вот теперь всё. Федька отступила, показывая, что готова удалиться, но Патрикеев остановил её движением пальца:
— Шафран ногу повредил и долго не появится, прислал холопа сказать.
Федька учтиво поклонилась, не понимая, что из этого сообщения следует.
— Шафран... Ты вот что... Князь Василий, он от Шафрана узнает. Все подробности и сверх того. — Тишина. — Если уже не узнал. — Патрикеев подвинул к себе недописанный лист, потянул руку к перу, тронул его и замер.
Взявшись, хотя бы по видимости, за другое дело, Патрикеев обозначил предел: сказанного хватит и довольно! Дальше дьяк уже и не мог заходить, не подставляя себя, не связывая себя узами откровенности.
— А воевода Константин Бунаков? — тихо спросила Федька.
— Я же сказал: ко мне! — резко, без запинки, которая, несомненно, была бы ему нужна, если бы он и в самом деле читал, ответил Патрикеев.
Отвесив ещё поклон, Федька подалась к двери.
— Ты у кого живёшь? — остановил её опять дьяк.
Она объяснила. Слушая, Патрикеев всё больше хмурился.
— Сегодня же съезжай. Сегодня.
— Куда? — растерялась Федька.
— Куда хочешь. К сильному человеку. Чтобы дворня большая и цепные собаки... Мне хорошие писцы нужны. Второго такого где найду? — дьяк улыбнулся; вопреки грубоватому по наружности предостережению улыбнулся он хоть и не весело, но дружелюбно. — По улицам затемно не шастай.
Ещё раз откланялась Федька, но слово благодарности сказать не успела — рывком отворилась дверь, нагнувшись под низкую притолоку, вошёл воевода князь Василий. Федька отвесила поклон.
— Жарко, Иван Борисович! — пусто глянув на подьячего, просипел воевода и похлопал по горлу, словно вызывая из нутра севший голос.
— Что с тобой, князь Василий Осипович? — поднялся Патрикеев.
Воевода откашлялся, прижмуриваясь.
— Вот, пришлось бочку почать, с ледника сняли, из снега. — Князь Василий опустился на лавку, раскинув полы лёгкого, без подкладки кафтана, из-под которого выглядывал шёлковый зипун.
Федька мешкала, не зная, уходить или ждать разрешения — её не замечали.
— Что из проруби — чистый лёд! — воевода разинул рот, обнажил влажную пасть в обрамлении растительности и с хриплым, надсадным стоном выдохнул: — А-а!
— Как можно! По такой жаре ледяное пиво! — ужаснулся Патрикеев.
Уловив наконец знак, Федька с облегчением вышла.
Поразмыслить без помех ей, однако, не дали: в скором времени велено было спускаться в башню. Думая о своём, Федька собрала принадлежности, через караульню прошла в задние сени и здесь ощутила запах гари, который заставил её опомниться. Она остановилась, пытаясь сообразить, куда и зачем её послали.
Сквозь деревянные решётки с улицы проникали голоса, доносился ленивый смешок, оборванный конец фразы. Федька выглянула на волю: перед входом в подсенье, скинув кафтаны и колпаки, устроился служилый люд. Иные, подложив что под голову, хоть бы и собственный локоть, распластались в неверной, потной дремоте, другие сидели, припёршись спиной к стене; саблю кто на коленях держал, кто у ног пристроил. Один стрелец, позёвывая, стоял, другой слонялся на пятачке между телами товарищей, стеной и солнцепёком. Всё это скопление людей, включая и сонных и бодрствующих, затиснулось в полосу тени подле съезжей избы, далее обширное пространство под солнцем оставалось пустыней, где искрился белым полумесяц брошенного наземь бердыша.
Похоже, служилый народ маялся здесь душой и телом не первый час. С ночи что ли, как доставили Подреза? Предположение, однако, невероятное...