Сколько в Генуе знатных особ, столько и республик, сколько простолюдинов, столько несчастных рабов, и все сии единоличные республики стекаются во дворец, дабы Подсчитывать наши товары да нашу казну и обкрадывать ее, то поднимая, то сбрасывая цену деньгам; а растрачивая достояние наше, они хотят заодно довести и разум наш до убожества. Мы для них не что иное, как губки; они рассылают нас по всему свету, дабы мы прониклись торговым духом и всосали чужое имущество; когда же мы вдоволь пропитаемся богатствами, они выжимают нас ради собственной выгоды. Вот теперь и скажи мне, проклятый савойский отщепенец, в чем же цель твоего предательства и твоих адских замыслов? Ужели ты не понимаешь, что знать и чернь должны уступить власть королям и князьям, в равной мере далеким от чванства и зазнайства одних и от низости других, а посему являющих собой достойную главу страны, наделенную миролюбивым и бескорыстным величием, коим не станет кичиться знать и от коего не будет страдать чернь?
Спор кончился бы рукоприкладством, если б сему не помешали крики катедратиков, которые пятились, спасаясь от целой роты женщин, напавших на них с пронзительным визгом и готовых, казалось, вцепиться в них зубами. Одна из них, чья пышная краса еще пышнее расцветала во гневе вопреки обычному, ибо гнев чаще уродует человека, придавая ему сходство с разъяренным львом, кричала громче других:
— Тираны, как посмели вы, коль скоро женщины составляют половину рода человеческого, издавать законы нам наперекор, без нашего ведома, по собственному произволу? Вы не подпускаете нас ни к наукам из страха, как бы мы вас не обогнали, ни к оружию, боясь, как бы на вас не обрушился наш гнев, как уже обрушились насмешки. Вы взялись решать судьбы мира и войны, а мы оказались жертвами вашего недомыслия. Измена мужу — грех, караемый смертью, измена жене — утеха и сладость жизни. Вы требуете от нас добродетели, чтоб вольготнее распутничать, требуете соблюдения верности, чтоб легче нас обманывать. Вы поработили все чувства наши до единого: каждый шаг наш скован цепью, каждый взгляд заперт на замок. Нас обзывают бесстыжими, едва мы поднимем глаза, и опасными, едва на нас кто-то взглянет. Отягощенные добродетелью, мы осуждены не ведать никаких чувств. Знайте, бородачи, что подозрительность ваша, а не наша слабость виной тому, что мы часто назло вам творим то, в чем вы нас заподозрили. Куда больше есть женщин, коих испортили вы сами, нежели таких, что испорчены по природе своей. Коли вы, злыдни, пошли противу нас с «воздержанием» на устах, мы в отместку неизбежно оборачиваемся «вожделением». Нет числа женщинам, исполненным добродетели, кои стали бесчестными под вашим ярмом; и нет дурной женщины, которая не стала бы еще хуже, пройдя через ваши руки. Суровый нрав, коим вы похваляетесь, зависит всего лишь от густоты и обилия щетины на лице вашем; иной, у кого борода жестче кабаньей шкуры, кичится ею так, будто в длине волос кроется источник мудрости, в то время как долгая грива никому еще ума не прибавляла. Ныне пришла пора изменить сей порядок и либо допустить нас к наукам и государственным делам, либо, вняв советам нашим и избавив нас от власти установленных вами законов, учредить заместо них новые, нам на пользу, и упразднить ненавистные нам старые.