— Да уж, с нашей работой не захочешь, а запьешь. Помните ту наркоманку, что под дозой своего ребенка зарезала и в печке сожгла? Уж неизвестно, что ей там примерещилось. Потом прочухалась, все забыла и к нам с заявлением прибежала, что цыгане ребенка украли. Это ведь я экспертизу делала, сразу, как из декрета вышла… Думала, рехнусь, дома такая же девчонка. Так что вы мне Семенова не замайте…
Калачов вздохнул и сказал виновато:
— Ладно, Лизок, не трави душу… Ну, извини, ну, сболтнул, не подумав. Сам не знаю, что это на меня наехало… Больше ни-ни, ни словечком. А домашних твоих я сам приструню, тем более что мне по должности положено, будут мармеладные…
Лизочка криво улыбнулась.
— Нет уж, не надо, сама как-нибудь. Пойдемте, бумажки оформим, закончим все и — по домам. Пока новые жмурики не повалили. С новыми пусть дежурный по городу разбирается, а с нас хватит на сегодня.
Она повернулась и направилась к двери в квартиру. Калачов и Захаров нехотя потянулись за ней. Захаров пробубнил ей в спину:
— Ты не куксись, Лизочка. Знаешь, на баб ваша работа хорошо почему-то влияет. Никогда не замечала? Ты приглядись: наш брат-мужик в медэкспертах ходит какой-то дохлый, прибитый, болеет, спивается, а бабы все, как одна, цветут, в пятьдесят глядятся на тридцать. Кожа свежая, ни мощинки…
Лизочка приостановилась, оглянулась и спросила заинтересованно:
— Да? Это точно? А я как-то не замечала.
— Зуб даю! Да ты сама присмотрись. Ну, вот, хотя бы, когда на следующей неделе в Москву поедешь, и присмотрись. Не все жмуриками любоваться, надо и на коллег взглянуть.
— Обязательно, — сказала Лизочка. — А я уже уходить отсюда собиралась. А теперь еще подумаю. Если правда, то… А с чего это я в Москву поеду?
— Да уж поедешь. Предчувствие у меня такое.
— Хорош заливать, экстрасенс фигов!
— Ей-ей, не вру!
Лизочка с сомнением хмыкнула, передернула плечиком и впорхнула в квартиру. Калачов и Захаров у двери притормозили: работать ну совсем не хотелось. Достали было еще по сигарете, но тут загудел и глухо охнул лифт, останавливаясь на их этаже. Из лифта выбралась полная женщина лет шестидесяти, в цветастом открытом платье без рукавов, какими торговали в это лето все китайские рынки, с серыми от седины волосами, собранными на темени в рыхлый пучок, с простым, слегка одутловатым лицом. Женщина тащила черно-красную клетчатую переполненную сумку на колесиках, из которой вываливался хвост трески и букет, составленный из лука, укропа и петрушки.
С трудом развернув сумку на лестничной площадке, она наткнулась взглядом на участкового Калачова, единственного бывшего в милицейской форме, на приоткрытую дверь в квартиру антиквара, вытаращила глаза и завелась:
— Ой, да что ж это такое?! Милиция?! Никак ограбили нашего Семеныча!? Говорила я ему, говорила, чтоб сигнализацию установил или хоть собаку завел! Железную-то дверь ставить без толку, железную дверь воры запросто открывают, вот недавно у соседки…
Захаров встрепенулся. От опроса соседей, как всегда, особого проку не было, никто ничего не знает, не слышал, все спали, были на даче, и вообще, слыхом не слыхивали, что был у них такой сосед: Шаповал Владлен Семенович, антиквар. А эта тетка, наверняка, знакомая или родственница, вхожая в дом, такие обычно все знают и все с удовольствием выложат искренне заинтересованному человеку, тем более что у старшего поколения детективы воспитали любовь к милиции и к государству. Конечно, в ходе следствия они так и так выйдут на эту даму, но чем раньше, тем лучше для результатов расследования.
Натурально, тетка ни в коем случае не должна увидеть сейчас труп, а то еще вместо беседы придется ей «скорую» вызывать. Пусть себе думает, что антиквара обворовали.
Юрий мигнул Калачову. Тот с важным видом выдвинулся вперед и, доставая удостоверение, пробасил:
— Здравствуйте, я ваш участковый. Вот, происшествие у нас… Не могли бы мы прямо сейчас побеседовать?
Он вежливо пропустил тетку в квартиру, а Захаров нахально ввалился первым и направил свидетельницу мимо коридора и спальни, где работала следственная бригада, на кухню. Тетку усадили на табурет лицом к окну, Калачов уселся напротив, а Захаров остался стоять, загородив спиной застекленную дверь в коридор. Участковый внушительно откашлялся и достал потрепанный блокнот и ручку.
— Представьтесь, пожалуйста. Кем вы приходитесь потерпевшему?
— Анна Алексеевна я, Демина моя фамилия, евойная помощница по хозяйству, прихожу в неделю раза два, редко — три, делаю, что Владлен Семенович попросит: убрать там, постирать, иногда обед приготовить. Вчера позвонил, попросил с рынка продукты принести. А мне почему не принести? Мне нетрудно. Я за свою жизнь столько сумок перетаскала, и не счесть, привыкла! Это теперь к сумкам колесики пришпандоривают, для барынь всяких, а в мою молодость постеснялись бы сумки на колесиках, все бы сказали, что хворая какая или ленивая! А моя-то невестка ручки трудить не любит, из универсаму пакетик в двух пальчиках несет, а там — мороженого стаканчик да чипсов пачка. Не перетрудится, ручки- ножки не заболят. За картошкой сыночка моего гоняет, а сама в телик круглые сутки пялится, все на сериалы про любовь, при живом-то муже! Глаза бы ее бесстыжие лопнули! В магазине на первом этаже нашего дома уборщица требуется, устроилась бы туда, какая ни какая, а деньга бы капала. Так ни за что! Ну и что, что сын достаточно зарабатывает, он что, обязан ее кормить? Нет, мы не такие были, вот после войны…