Камни и книги мертвы, хотя что я говорю: мертвы?..
Ладно, об этом как-нибудь после. Так вот. Война страшна гибелью красоты. Смертью боевых друзей.
Мертвым подростком, моложе вас, с распухшим высунутым языком. Фашисты гвоздями прибили мальчонку к воротам амбара. Гвоздями, сволочи!.. Война страшна заколотыми штыками младенцами. Русокосой девчушкой со вспоротым животом... Эх! Война - это грязь, жестокость, безумие! Это наш дивизион, от которого в живых на прошлый День Победы осталось трое. Будь она трижды проклята, война!
И он опустил на стол кулак, так что лампа подпрыгнула. Я молчал.
- Да, погибла Снежнолицая. Но она была мертвой, ваша красавица. А когда безумный Сатурн пережевывает миллионы. И уродует уцелевших... Ваш отец воевал?
- Партизанил в Италии. В бригаде имени Гарибальди. После побега из плена. От него осталось "Свидетельство Патриота". Такое удостоверение на итальянском языке.
- Он погиб?
- Умер шесть лет назад. Разрыв сердца.
Карандаш, который Учитель держал в руке, непроизвольно вывел на листе рукописи человеческое сердце.
Он смотрел на меня и в то же время сквозь меня.
Наконец он снова заговорил:
- Был у меня товарищ школьных лет Андрей Нечволодов. Вместе берендеями занялись, на фронт пошли вместе. Знаете, о чем он мечтал? Подготовить и издать словарь славянской мифологии. У нас греческих божеств и героеь изучают чуть ли не с пеленок, и это, кстати, хорошо. А своих языческих богов, свои обряды, поверья, причитанья, заговоры, легенды знаем плохо.
Не то слово - плохо. За семью замками старина.
Андрей же, бывало, как начнет рассыпать имена диковинные - от писем бойцы отрывались. Стрибог, Полисун, Вертодуб, Белун, Ярило, Дива, Зюзя, Жива, Недоля, Ховало, Овсень... Их десятки, сотни, и о каждом сложены мифы. Кто их знает? Горстка специалистов.
Так-то.
- Мой дедушка знает заговор о Яриле, - вспомнил я.
- Вот и запишите, не пропадет добро... Эх, Нечво-.
лодов... Иные в рюкзаках консервы таскали, а он трехтомник Афанасьева "Поэтические воззрения славян на природу". Между боями готовил его к переизданию.
Книга-то вышла в. середине прошлого века. На ней Мельников-Печерский вырос, Лесков, Есенин, Бунин.
Горький знал и любил. Слышали про Афанасьева?
Я щурился на зеленую лампу. Что ответить энциклопедисту?
- И никто не слышал. А он за короткую жизнь собрал тысячи сказок, издал "Народные легенды". Его выгнали со службы по доносу провокатора, и он умер в нищете. Андрей рассказывал, как чахоточный Афанасьев распродавал за бесценок свою библиотеку, где были рукописные книги допетровской поры... Помню, под Кенигсбергом пошел мой дружок за гранатами, как раз привезли боезапас. Я немного замешкался, заглянул на КП. Вдруг слышу в березняке взрыв. Шальной снаряд попал в полуторку с гранатами, там стоял и Нечволодов. Ничего не нашли, воронка в земле над рекою Преголей - и все. До сих пор не верю, что нет друга. Осталась память - трехтомник со славянскими древностями... А теперь отвечайте, Олег: кто издаст словарь нашей мифологии? Кто книгу напишет об Афанасьеве? Удальцы с непроявленной доблестью? Те, кто при первой неудаче уже в кусты, в дворники? - От последних его слов стекло в окне задребезжало, и он покизил голос: - Вы прирожденный археолог, Преображенский. У вас обостренный нюх ученого будущего ученого! И заметьте: в недавней трагедии в Бекбалыке есть и светлая сторона, хоть это звучит кощунственно.
Во-первых, портрет Снежнолицей. На него нацелились сразу и Эрмитаж, и Пушкинский музей, и Музей восточных культур. Но мы еще с ними всеми потягаемся.
Во-вторых, манускрипт. Он оказался трактатом о небесных явлениях и принадлежит перу - кого бы вы думали? - Фалеев Милетского, родоначальника греческой философии, одного из семи мудрецов древности.
"О поворотах Солнца и равноденствии" - так называется эта поэма. О ней упоминал еще Диоген Лаэртский. А считалась она утерянной. Это ли не удача!
И, в-третьих, должен вас поздравить со стипендией имени Карамзина - это вам от академии за Снежнолицую и за Фалеса. Сто десять целковых в месяц да я в ваши годы мечтать не смел о таком богатстве, сухариками пробавлялся да пшенной кашей... Засим прошу следовать в общежитие и грызть гранит науки.
Летом снова приглашаю на раскопки.
Я сидел растерянный. Стыдно было перед Учителем за свое скоропалительное решение.
- Одно худо, товарищ именной стипендиат, - сказал Сергей Антонович и вновь захрустел яблоком. - Мурата вы крепко обидели. Таких, как он, обижать нельзя. Таким генералы снимали с кителя собственные ордена и на грудь прикалывали. Вдобавок он спас жизнь членам нашей экспедиции. Представьте, что он тогда всех не растормошил бы...
- Сергей Антонович, честное слово, я был не в себе, когда с ним рассорился, - выдавил я, не поднимая глаз.
- Каждый волен делать, что ему заблагорассудится, но не забывать о последствиях. Примерно так звучал девиз венецианцев. Думать о последствиях. Быть предельно осмотрительным. Это пе исключает отваги в решающий момент... Иногда от одного неудачного слова гибли империи. Жизнь-это хождение по лезвию бритвы, говорят в Тибете. Там же бытует поговорка: "Пока карлики поссорятся, повоюют и помирятся, великаны не успеют и поздороваться". Поменьше криков, суеты, размахивания руками. Побольше труда и духовного сосредоточения... Давайте, Олег, поступим так. В следующий четверг вы загляните ко мне домой на огонек.
Поведаю историю Мурата. Вы же продумайте, как перед парнем извиниться.
- Да я хоть сейчас готов лететь в Чарын, прощенья попросить, - чуть не закричал я.
- Зачем же в Чарын? Мурат стал вашим земляком.
Живет и здравствует в Алма-Ате. В уйгурской школеинтернате. Кстати, много ли вы знаете об уйгурах?