– Добрый день, чем могу помочь?
Я поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу с женщиной в белой медицинской форме и со слишком ярким макияжем.
– Добрый день! Я хотела бы повидать мадам Фортье, – говорю я, растягивая губы в любезной улыбке.
Профессиональная улыбка женщины, напротив, несколько меркнет, она окидывает меня быстрым взглядом.
– Ах да, я только что приехала в город. Моя мама – подруга семьи Фортье. Она просила навестить Мари. Сказала, ей будет приятно. Мы с мадам Фортье не виделись с тех пор, как я была еще ребенком. – Ложь неуклюжая и глупая, да еще и бессмысленная, как я понимаю, едва успев договорить.
– В таком случае ваша мама, вероятно, упомянула, что мадам Фортье страдает деменцией, – бесстрастным тоном произносит моя собеседница. – Она с трудом узнает даже нас, кого видит каждый день, не говоря уже о дочери какой-то давнишней подруги.
Выражение моего лица, как я надеюсь, соответствует потрясению, которое я пытаюсь изобразить: брови ползут вверх, а рот округляется скорбной буквой «О».
– Нет, мама ничего такого не говорила. Наверное, и сама не знала. Неужели мадам Фортье в таком плохом состоянии?
И если так, будет ли от нее прок, даже если мне удастся прорваться к ней, миновав этого цербера в белой униформе?
– Послушайте, мисс…
– И все же мне очень хотелось бы навестить мадам Фортье, если возможно. Может, вы спросите, хочет ли она повидаться со старой знакомой?
Женщина намеревается отфутболить меня. Я безошибочно узнаю этот направленный в пространство остекленевший взгляд – универсальное, подчеркнуто вежливое выражение, которое появляется на лице работников социальных служб, когда они готовятся сказать вам «нет».
Тут в холле раздаются шаги – мягкое поскрипывание резиновых подошв по линолеуму, – и в поле зрения появляется медсестра.
Моя собеседница поворачивается к ней и говорит, словно меня здесь нет:
– Вот, хочет навестить Мари Фортье.
Медсестра переводит взгляд с нее на меня и обратно. На лице у нее написано сомнение.
– Утверждает, что она друг семьи.
– Это моя мама их друг, – вмешиваюсь я, не совсем уверенная, кого именно пытаюсь обмануть. – Я вернулась в город из-за наводнения. Мамин дом сильно пострадал, вот я и приехала помочь. Судя по всему, дом Мари тоже затопило…
– Ужасное наводнение, – соглашается медсестра. – Один мой знакомый вообще лишился жилья. Вода поднялась выше окон. Весь их квартал собираются снести.
Я сокрушенно киваю в знак сочувствия.
– Пойдемте, – медсестра приглашающим жестом манит меня за собой. – Вам повезло: сейчас время прогулки. Мари во дворе. Вы сможете поговорить с ней там.
Я с радостью устремляюсь следом за моей новой провожатой, не обращая внимания на недовольный взгляд церберши возле стойки регистрации, которым та сверлит мне спину.
– Только, пожалуйста, не очень долго, – предупреждает медсестра. – Мари не в лучшей форме. Даже не уверена, узнает ли она вас. Бедняжка так волнуется, когда не может вспомнить посетителя. Думаю, одного неприятного случая в неделю с нее более чем достаточно.
Я выжидаю пару секунд, но, похоже, медсестра не намерена продолжать, тогда я сама приступаю к расспросам, стараясь действовать как можно аккуратнее.
– Почему? Что произошло?
Медсестра вздыхает. Я вижу ее лицо в профиль, и мне трудно сказать, не заподозрила ли добрая женщина подвоха в моем вопросе. Однако она отвечает, слегка понизив голос:
– К нам приезжала полиция.
– Полиция? Но ведь вы только что сказали…
– Полиции я говорила то же самое: каковы бы ни были их вопросы к бедняжке Мари, она точно не в состоянии на них ответить. Разум нашей пациентки уже давно помутился. Но, как выяснилось, они пришли вовсе не затем, чтобы задавать вопросы. Они хотели взять у нее пробу слюны – образец ДНК или что-то в этом роде.
В первое мгновение слова медсестры озадачивают меня, но затем я соображаю: в 1979-м, когда пропала Мишель, полиция не умела делать тест ДНК – или, если в больших городах наука все-таки шагнула вперед, в нашем захолустье о таком и слыхом не слыхивали. И вот теперь требуется ДНК хотя бы родственников Мишель, чтобы сравнить образцы с найденным телом и попытаться идентифицировать его.
Меня невольно передергивает.
– Не понимаю, зачем мучить Мари, – возмущается медсестра. – Она здесь уже почти пять лет, и я не встречала более милой пациентки. Поначалу, пока разум не покинул ее окончательно, Мари была очень любезна со всеми. А эти люди обращались с ней настолько бесцеремонно, просто сердце разрывалось! Отвратительно, никакого уважения к пожилой женщине. А ведь Мари такая ранимая. Бедняжка настолько расстроилась, что остаток дня провела в слезах, сама толком не зная из-за чего.