Теперь они пробирались между ольшинами к валуну, само собой разумелось, что именно там они должны были устроить засаду; лучшего места для них и не могло быть. Этот валун не смог бы пробить даже пушечный снаряд.
Если на земле вообще было что-то вечное и непоколебимое, так только этот валун.
Они привалились грудью к прохладному камню. Сердце перестало колотиться, по спине пробежала едва уловимая дрожь, будто между лопатками вниз холодными ножками просеменил жучок.
Когда Лео чуточку успокоился, ему показалось странным, что они явились сюда подкарауливать настоящего противника. Еще не пролегла четкая грань между детством и взрослостью. Быть может, Ильмар выкинул с ними глупую шутку? Что это за война в такой чащобе? Быть может, Ильмар сидит сейчас со школьными товарищами где-нибудь у амбара, почесывает от удовольствия свою волосатую грудь и знай рассказывает. Кружка ходит по кругу, парни громко смеются — хозяйский сын из Виллаку и барчук с Нижней Россы отправились в чащобу побить гадюку и ружья с собой захватили. Накатила жгучая злость, Лео начал сопеть, Вильмут удивленно глянул на него. Друг счел бы его слабаком, если бы он стал подбивать того уйти домой. Они примчались защищать Родину, они думали масштабно; само собой разумеется, они были образованнее отцов, которые в свое время пошли на войну ради своих хуторов, — сейчас же их заботила судьба всей Эстонии.
Они не могли отступать, не смели сомневаться.
Лучшее место для засады было у валуна, и Ильмар не мог их дурачить. Если кто-то из истребительного батальона и впрямь сбежал и кинулся в эти края, он не мог миновать эту полянку, которая так хорошо просматривалась между деревьями. Чужому пришлось бы пройти этой дорогой, если бы он хотел попасть через лес в поселок. Не станет он слоняться по деревне и по поселку и искать оживленные места, если уж товарищи погибли.
Сегодня, спустя десятилетия, было страшно сознавать: да, именно так мы думали в то время.
Они стояли с Вильмутом неподвижно, не переступали с ноги на ногу и не выдавали беспокойства, демонстрировали друг другу свое терпение. Только и всего, что они позволили себе, — это прислониться к валуну. Никогда солнечный свет не пробивался сквозь кровлю ольшаника до валуна, зимний холод сковывал гранитную глыбину все лето, камень и теперь еще, казалось, остужал бок, неприметно, но настойчиво, коченело тело и душа, мысли угасали, думалось только о том, что было на поверхности; чащоба, поляна, валун, засада и густой темный покров над головой.
Еще раз у Лео возникло вялое сомнение: что же в действительности истинное?
Ильмару всегда нравилось надувать других. Словно так уж повелось, что всюду находился человек, который своими проделками приправлял будничную скуку. На этот раз Лео хотелось, чтобы они оказались в дураках.
Поэтому он вроде и не поверил своим глазам, когда на светлом прогале пустой поляны появился мужчина, который, волоча ноги, переступал с кочки на кочку, остановился, прикидывая, и огляделся кругом — вдруг угодит в обманчивой трясине в какую-нибудь ямину, укрывшуюся под тонким слоем земли.
Мужчина казался изнуренным, он стоял с поникшей головой и, словно лошадь, отдыхал стоя. Преследуемый не осмеливался опуститься на землю, всяк, кого выслеживают, знает, что спасти его могут разве что ноги: и все же он не мог не позволить себе перевести дух. Неудивительно, что в теплое время тяжелая одежда особенно утомляет человека, — неужто этот думал одним духом провоевать в лесах до осени, что оделся в светло-коричневое, ниже колен, пальто, полы которого обвисли, будто и они пропотели насквозь.
Может, это мать настояла, возьми пальто с собой, ночи прохладные, вдруг тебе придется спать под елкой. Нет у тебя в запасе сеновала, как у хозяйских сынков.