Лакей молча проводил ее в купе, передав багаж и цилиндр встретившей их девушке. Горничная Салли оказалась ровесницей Абигейл, но выглядела куда более чопорной леди, со стянутыми в тугой узел темными волосами. На ее простом сером платье сверкал белизной накрахмаленный передник. Пока Эбби осматривалась, горничная деловито отослала лакея, закрыла дверь, и разместила багаж на стойке у выхода.
Купе походило на покои, принадлежащие месье Броуди, но выглядело подчеркнуто женским. Стены обтягивала розовая ткань с вышивкой. Этот же узор, но побледнее, повторялся в мебели гостиной — диване с выгнутой спинкой, кресле с пуфикам для ног, и стуле возле письменного стола. Раздвижная двустворчатая дверь с левой стороны вела в спальню, рядом с которой располагалась уборная.
Комната, с мягкой кроватью в нише, туалетным столиком, и шкафом для одежды, казалась даже уютнее родной спальни в деревне. В длинных коробках на полу, вероятно, были упакованы новые платья. Но у Абигейл уже не осталось ни сил, ни любопытства. Она хотела лечь и больше ни о чем не думать. Позволив Салли расшнуровать корсет, и снять с себя рваную юбку и блузу, Эбби решила спать прямо в нижней сорочке. Там был потайной карман на изнанке, и его содержимое стоило старательно сберечь.
Сон пришел, как только она утонула в мягких объятиях перины, пахнувшей непривычной чистотой. Это была последняя ночь, когда еще можно оставаться собой. Наутро, вместо Абилейл Шерри, дочери сельского ученого, проснулась Мари Норуа — бедная сиротка, которой надлежало постараться, чтобы поддерживать этот образ.
Мари открыла глаза поздним утром, почувствовав аромат завтрака, накрытый горничной в гостиной. Заметив, что юная госпожа проснулась, Салли поспешила в спальню и накинула на ее плечи шелковый белоснежный халат.
— Вам будет угодно сначала позавтракать, и потом приступить к утреннему туалету? — спросила она тонким, звучащим немного по-детски голосом. — У вас голодный вид.
— Да, спасибо, Салли, — улыбнулась Мари, ощущая себя неловко. Рину по утрам обычно было не дозваться, зато, когда она появлялась, то сразу принималась отчитывать воспитанницу за опоздание к завтраку. И уж конечно, она никогда не приносила его к ней в комнату.
Был накрыт кофейный столик возле дивана. С неприлично урчащим животом Мари присела на мягкие подушки, и с трудом себя сдерживала, чтобы не наброситься на еду. Повара «Виктории» предлагали пассажирам холодную баранину с жареным картофелем, устрицы в беконе и пышный омлет. В фарфоровом чайнике уже заваривались ароматные листья восточного чая, а рядом дожидались десерта апельсины и желейные конфеты.
Попробовав всего понемногу, Мари вскоре почувствовала, что больше не сможет проглотить ни кусочка. А ведь еще предстояло затягивать корсет.
— Салли, — обратилась она к горничной, вспомнив яблоках и сыре, украденных из дома. Как глупо было думать, что она сможет продержаться на них целую неделю! — У меня в чемодане лежит сверток с едой… Ты не могла бы отнести ее в двадцать первый вагон и передать кондуктору Кларе, или Арни?
— Разумеется, мадемуазель.
Мари хотелось хоть чем-нибудь отблагодарить этих людей за их доброту.
После умывания девушки приступили к выбору гардероба. Модистка прислала три платья: скромное синее с высоким воротом, и застежкой-камеей под горлом; выходное кремовое с кружевами и рюшами, и вечернее фиолетовое, с низким декольте. Размер был подобран удивительно точно. Втайне от Салли Мари проверила карман на внутренней стороне сорочки, где хранила свои главные сокровища — письмо от брата и медальон с геротипом. Они все еще были на месте, и нельзя, чтобы кто-нибудь о них узнал.
Горничная облачила девушку в синее платье и принесла из гостиной зеркало. В новой красивой одежде, с убранными в прическу волосами, она почувствовала себя счастливой. Кем бы ни был месье Броуди — он хороший человек. Мари была уверена, ведь она никогда не ошибалась в людях.
В гостиной оказалось немноголюдно. Она заметила Ланфорда, сидящего в компании слуги и незнакомого мужчины, за круглым столом возле дальнего окна, и неспешно подошла. Месье Броуди не сразу признал в ней вчерашнюю замарашку. А когда узнал, расплылся в довольной улыбке. Его вид словно говорил окружающим: «Смотрите все! Это мое творение».