Щёки Коломбины запылали румянцем. Раскрыв веер и смущённо хихикнув в ответ она продолжала прогулку по залу. Колонна гостей тянулась и тянулась, гудя и рассматривая картины и украшения. Любуясь интерьерами гости и хозяева снова шли вокруг пушистой упиравшейся в потолок макушкой украшенной бусами и игрушками ели...
Беспокойный сон
«осенью узнаёшь: высшая смелость – быть прозрачным, словно стекло,
вся эта хрупкость, невесомость, следы чужих беззастенчивых пальцев,
предельная щедрость – дарить нутряное накопленное тепло,
настоящая зрелость – уметь доверять, помнить, бояться;
в наших краях осенью принято возвращаться,
время отсутствия истекло».
(«К себе нежно. Книга о том, как ценить и беречь себя», Ольга Примаченко)
***
Полонез окончился. За ним последовал очевидный лихой танец-подарок от молодых имперских солдат вернувшихся с фронта, а затем бал начал набирать обороты всё больше и больше. Быстрые шальные кадрили сменялись нежными и воздушными вальсами, вальсы — озорными польками, польки — кадрилями…
Скоро дворяне стали забавляться и устроили под игру оркестра длиннейший бальный ручеёк, а после слегка подзахмелев стали играть и в ловлю лиса в широком смешливом кругу из дам, кавалеров и пришедших с отдельного праздника на игру детей с гувернантками и слугами. Один неловкий, но весьма удачливый любвеобильный лакей умудрился по воле случая поймать «госпожу Симберли» и уйти с ней в дебри коридоров, а Император смеясь по шутливому умыслу поймал «господина Альдебаранского».
Весёлый народ взрывал хлопушки, подкидывал серпантин, пьянствовал, танцевал и смеялся наслаждаясь маскарадом и вседозволенностью. Свечи на высокой ели уже поплыли — бал медленно подошёл к своей волшебной, как ядро ореха Кракатука, кульминации. В самом разгаре веселья пунцовая от смеха и танцев Коломбина стояла и беседовала с мужем, а тот как и прежде смеялся над её шутками и улыбался ей обворожительно. Редкая картина безмятежности заставляла юных дам наблюдавших за парой мечтательно вздыхать — многие пришли на бал-маскарад в поисках знатного мужа, но увы, владелец театра паровых кукол «Золотая Роза» был уже окольцован Изабель. Поцеловав ручку супруги, Карло поклонился и взглянул ей в глаза:
— Моя Золотая Роза, я прошу меня извинить, но мне нужно ненадолго отойти. Дождись меня здесь, я приду к следующему танцу.
Коломбина с улыбкой кивнула в ответ и отпустила супруга. Карло нырнул в хохочащую душную и подвыпившую толпу и будто растворился в ней, оставляя актрису у большого окна с видом на припорошённый свежим снегом сад. Что-то в улыбке супруга напрягло Изабель: его улыбка казалось будто болезненной, натянутой, беспокойной. Неужели снова кто-то из знатных вельмож решил поторопить его с заказом и решил прямо во время праздничной процессии напомнить о жестоком мире за стенами загородного поместья Императора? Или быть может он снова страдает от сильных головных болей и усталости и молчит об этом не желая беспокоить супругу? Коломбина нахмурилась, а после заметив своё слишком насупленное и задумчивое лицо в отражении снова натянула улыбку и обернулась к подходящим к ней дамам. Дамы сразу же начали говорить наперебой, расспрашивая всё о том же, о чём и всегда: о работе театра, о карьере актрисы, о куклах, о муже-инженере…
Неожиданно весёлая толпа взвизгнула и всполошилась, оркестр резко замолчал после кривой, скрежещущей ноты скрипок. Дамы тревожно отскочили ахая и пища от ужаса. Раздался громкий выстрел, и Изабель обернулась. Она почувствовала резкую боль, а после приложив руку к сердцу увидела на ладони багровую горячую кровь[1]. Кровь стекала по ткани костюма и пульсировала в висках, пытаясь заставить ужаленное адреналином и пулей тело цепляться за жизнь, но всё, что актриса смогла сделать — осесть на пол и посмотреть на преступника, поразившего её сердце. Силуэт в едва различимых за пеленой предсмертных слёз тёмных и алых тонах расплывался в глазах, двоился, вращался, но его ликующая насмешка была всё такой же чёткой как и до выстрела. Постепенно тело Коломбины слабело, холодело и начинало дрожать в предсмертной агонии, а затем для актрисы наступила полная темнота, в которой звучало лишь мерное тиканье почти остановивших свой бег часов.