— Ты была занята. А вот я нет. У меня нет ничего, кроме времени.
— И что ты собираешься с этим делать?
— Совершенно не представляю.
Сьюзен засмеялась.
— Я в тебя верю. И еще, нам надо для начала выиграть эту войну.
— Я в тебя верю. — ответил он.
— Мне пора. — тихо проговорила она. — Я ему понадобилась. Я просто... Я просто хотела сказать...
— Знаю.
— Я люблю тебя.
— Я знаю.
— Ты вернул меня назад. Я была на грани безумия, а ты вернул меня назад, и ты даже не знал, что это для меня значит, и...
— Я знаю. Я люблю тебя, Сьюзен. Удачи.
Она закрыла глаза и ее образ растаял.
Дэвид лег снова, глядя в темноту над ним. Странно, но в комнате, казалось, пахло ее волосами.
Все потемнело, его сердца дали сбой.
Это было не больно, не настолько, как он боялся.
Он не нанесет ответного удара, и в преисподнюю его видение. Он убил столь многих из тех кто был ему дорог. Он не убьет Г'Кара, не здесь, в самом конце.
Он не знал, что случилось с его другом, и ему было все равно. Это... подобающе, то, что он умрет именно так. Более—менее так, как он и предвидел, но в его видении он убивал еще и Г'Кара.
Нет.
Этого не случится. Его друг будет жить. Галактика нуждается в нем, куда больше, чем нужен ей Император Лондо Моллари.
Его колени дрогнули и готовы были подломиться. Его зрение помутилось. Он почти уже не видел.
Почти конец.
Он почти не мог дышать.
Его сердца...
Так громко...
Очень громко...
Г'Кар встряхнул его, и его голова откинулась.
С него упала корона.
И в это единственное мгновение, как это случилось с Г'Каром, перед его глазами промелькнула вся жизнь — из ненависти, бессильного гнева, злости на безнадежность и беспомощность. Его народ, разбитый и разоренный. Его мир, порабощенный чужаками. Его разбитые армии. Его мертвые друзья. Его неисполненные обещания.
Вся его жизнь — поражение.
И он знал, кого за это винить.
Нарна перед ним.
Двигаясь со скоростью, которой он не показал бы и в юности, он вскинул руки и его пальцы сомкнулись на глотке нарна в безжалостной, смертной хватке. Единственный глаз нарна блеснул удивлением, но он не ослабил хватку.
Никто из них не разжал пальцев.
Четыре стены камеры дрожали вокруг него, словно мираж, язычки огня стекали по камню, тени плясали и кружились. Тяжесть той земли и крови, что нависли над ним, была гнетущей, темной и невыносимой.
Пот тек струйкой по его спине. Все было таким горячим.
Морден оставался на балконе столько, сколько мог, глядя на пылающий город и всматриваясь в бурлящее небо. Вид облаков, рвущихся на части и черных молний, с грохотом мечущихся между ними, был ошеломляющим, но также и пугающим. После того, как он впервые услышал голоса — с него было достаточно, и он бежал.
Из одной крайности в другую. Сверху вниз. С небес...
В глубины.
Он немедленно сбежал к камерам, в самом низу дворца. Стражников здесь, конечно же, не было. Должно быть, ими овладело безумие. Он был обучен сопротивляться атакам на психику, и он все еще держал себя в руках, но так будет не всегда. В конце концов, он сломается.
И потому он пришел сюда. Он имел доступ к любому ключу от любой двери во дворце. Открыть дверь камеры всего одной рукой оказалось раздражающе трудным, но в конце концов он справился. Странно, но двери камер можно было запереть изнутри, и он так и сделал, хотя это вновь оказалось непросто.
Затем он выкинул ключи в зарешеченное окошко. Раздался успокоительный звяк, когда они упали на каменный пол снаружи, а затем...
Тишина.
Здесь он не мог услышать ничего. Ни криков ни пожаров, ни рвущегося неба. Он забился в угол камеры и наслаждался тишиной. "Сколько еще?" — подумал он. Сколько еще осталось до того, как его одолеют жажда или безумие? А может быть, еще до того он умрет от кровотечения. Тонкие повязки на его руке ослабли, и уже пропитались кровью. А от раны исходил очень неприятный запах.
Он всегда считал, что смерть от заражения крови и гангрены должна быть крайне болезненной. Возможно, он узнает это на своем опыте.
Если сперва его не прикончит безумие.
Какое—то время здесь было тихо, но потом появились голоса. Поначалу — шепчущие, тихие и неспешные, от которых так легко было отмахнуться. Потом они начали становиться все громче и громче, все настойчивей, неотступней и все более знакомые.
Его друзья, те немногие что у него были. Мистер Эдгарс. Лондо.
И самые болезненное из всех — его мертвая жена и ребенок; так долго бывшие не более чем призраками и полузабытыми грезами, погребенными под годами службы и долга — а теперь мучительно воскресшие вновь.