— Неважно, — сказал я. — Объясните, как туда добраться.
— Не так быстро! Имейте в виду, если вам покажется, что за вами следят, не ездите. Они думают, что я не знаю, где находится эта кислота; но мне придется туго, если они станут докапываться, кто вас туда направил. Мне безразлично, что будет с вами, но для меня любая царапина — глубокая рана: я чувствительна, как персик.
— Не беспокойтесь. Я буду начеку. Продолжайте!
— Хорошо! Итак, от мотеля вы поедете в восточном направлении, пока не переедете бетонный мост, перекинутый через овраг. Четыре мили отсюда. Сразу за мостом — ну, скажем, в полумиле, — грунтовая дорога. Там, на развилке, — два почтовых ящика. На одном из них, кажется, написано: “Дж. Прайер”. Поезжайте по этой дороге. Вы проедете две фермы, потом минуете ворота, проедете мимо загона для скота и настила для погрузки коров в машины, а потом около трех миль вокруг вас будут только сосны да пальмы. Ферма справа. Сам дом давно сгорел, осталась лишь труба, но за трубой находится старый амбар. Кислота наверху, на сеновале, — шесть стеклянных бутылей, спрятанных под кучей полусгнившего сена. Найти их нетрудно, там же спрятаны пятигаллонные банки с краской.
— Понятно! — сказал я.
— Когда вернетесь, сразу перешлите мне деньги. А я вам позвоню в течение недели — как только узнаю, кто будет проводить операцию на этот раз.
— Так долго?
— Им же придется выждать, пока вы снова не откроете мотель!
Видимо, они следили за каждым моим шагом; мне показалось, что я так же заметен, как человек, устанавливающий в ярко освещенной витрине макет жилого дома.
— Хорошо, — сказал я. — Кстати, откуда вы сейчас звоните?
— А вы не глупы!
— Откуда вы звонили раньше?
— Я же вам сказала: из другого места…
С этими словами она повесила трубку.
Движение на шоссе не было особенно оживленным. Я насчитал всего пять машин, которые шли позади меня. А я катил со скоростью 45 миль в час и наблюдал за ними в зеркало. Примерно через полмили, оправа, промелькнул мотель “Эль ранчо”. Он был того же класса, что и “Испанская грива”, только, пожалуй, несколько больше. Три десятка домиков, расположенных полукругом. Перед ними сверкал бассейн со множеством пестрых зонтов–грибов, разбросанных вокруг…
Все мотели вели между собой жестокую конкуренцию.
Из пяти машин три перегнали меня и скрылись из виду. К двум оставшимся присоединилась третья. Она обошла нас всех и тоже исчезла вдали. Обе машины позади меня не ускорили ход — видимо, сорок пять миль в час вполне их устраивало. В том же порядке мы доехали до бетонного моста. Я увидел два почтовых ящика, заметил, где именно ответвляется грунтовая дорога, и поднял скорость до шестидесяти. Обе машины отстали, и я вскоре потерял их из вида. Миль через десять — мост и еще одна дорога, уходившая вправо. Я резко свернул, а потом сбавил скорость и остановился за первым же поворотом. Выйдя из машины, пешком прошел немного назад, к мосту, и понаблюдал за трассой.
Через минуту обе отставшие машины проехали по шоссе все на той же умеренной скорости…
Теперь путь свободен. Я направился обратно и, добравшись до почтовых ящиков, свернул на грунтовую дорогу. Ни позади, ни впереди не видно ни души, за исключением катящего в сторону города велосипедиста.
Я проехал мимо двух ферм, о которых мне говорила женщина. За загоном для окота дорога стала хуже и превратилась почти что в тропу, правда, широкую, но неухоженную. Она петляла меж сосен и низкорослых пальм. Пыль, поднятая колесами, долго висела позади меня в неподвижном воздухе.
Минут через десять дорога пошла немного в гору, и справа появились поля, изрядно заросшие сорняками.
Две колеи отходили к заброшенной ферме. Я свернул и остановил машину в тени одинокого дерева, перед обгоревшим фундаментом и почерневшей трубой; когда–то здесь стоял дом…
Я выключил мотор и вышел из машины; дремотная тишина летнего дня сомкнулась вокруг. Вневременное спокойствие и полная отрешенность от всего, что волнует и мучает людей, витали над этим местом, делая его почти привлекательным.
“Сюда бы художника”, — подумал я.
Горячий воздух дрожал и переливался над пустынным бурым простором полей — до самого леса, что темнел вдали.
Старый амбар — серый, потемневший от непогоды, с дырявой крышей, скособочился в каких–нибудь ста ярдах от развалин, как будто остановленный в своем падении некой таинственной силой.
Я потушил сигарету и пробрался сквозь колючки. Сухие шарики репейника прицепились к брюкам и шнуркам.