Юная женщина скончалась два дня назад.
Он прикоснулся к холодной щеке, провел пальцем по коже, гладкой как шелк и безжизненной, словно мрамор. Невидящий, неморгающий взгляд рвал его сердце, и Ниалл проклял смерть, столь рано сразившую такую красу. Ее можно было счесть совершенством: волосы цвета воронова крыла, молочно-белая кожа. Невозможно было поверить, что женщина эта ушла, что глаза ее никогда не зажгутся, теплом приковывая мужчину к своей цыганской душе.
Ниалл готов был уже забыть про этот дурацкий гейс, и все же, глядя на это безжизненное тело на жалкой плетеной кровати, он ощутил нежеланную, иррациональную горечь. При всей абсурдности и глупости этого чувства он ощущал странное сожаление, словно вдруг обнаружил, что судьба надула его. Теперь он мог спокойно жить – до конца дней своих – невзирая на придуманные чары и суеверия безмозглых стариков, однако сомневаться не приходилось: память об этой красавице будет преследовать его долгое время.
Не имея сил отвернуться, он еще раз поглядел на покойную. Воображение овладело Ниаллом, и холодок пробежал по его спине. Бриллиана казалась ему живой, он буквально видел ее глаза, полные внутреннего огня, видел, как бежит за ней между стоячих камней, видел, как ловит в свои объятия и целует посреди мерцающего озерца синего льна. Четвертая часть гейса требовала, чтобы он завоевал ее любовь, и теперь он видел, что способен на это.
Ну а в том, что он добился бы ее, Ниалл не сомневался; он был молод и успел заметить, что приятен женскому взгляду. Возможно, именно эту женщину он и искал, чтобы она стала его женой, любимой, другом… той, которая выносит и вырастит его детей. Все это могло осуществиться. Но вместо этого он с ужасом осознавал, что лишился всего. Бриллиана, женщина, которую даровал ему гейс, умерла. И все возможности, все надежды сгинули вместе с ней.
Покоряясь силам, природы которых он не понимал, Ниалл шагнул и прикоснулся губами к ее холодному рту, словно вспомнив о сказках и животворящей силе, которую имеет в них поцелуй. А потом решительным движением прикрыл холодное, недвижное лицо истрепанным одеялом.
– Как она умерла? – Слова эти прозвучали бесстрастно. Ложь. Ниалл поглядел на Гранью, утиравшую слезы корявыми старушечьими руками.
– Смерть была долгой и трудной, милорд. Однажды грозное будущее открылось мне в виденьи, но хотя я сделала все, чтобы отвести его, Бриллиана захотела иначе, – старуха утерла глаза грязным фартуком.
– Как она умерла? – вновь повторил он. Ниалл мечтал лишь о том, чтобы оказаться в уединении собственной библиотеки, все обдумать, выпить в память девушки, лежавшей перед ним. И проклясть стариков, вытащивших его из замка в такую ночь.
– Правда, она была прекрасна? И парни тоже так думали. Такая красавица… – старуха зарыдала совсем безутешно.
Тревельян резко обернулся, в гневе уставившись на четырех стариков, собравшихся у занавески и не умевших скрыть потрясение.
– А теперь оставим эту женщину с ее горем. – Слезы старухи словно иголки впивались в его сердце, они были сильнее капель дождя, колотивших по крыше лачуги. – Но… но как же насчет гейса?
– С этой глупостью кончено. Гейс более не существует. – Мысль эта как бы утешила Ниалла.
– Но крест! Он все еще горит неземным светом. – Преподобный Драммонд извлек кельтский амулет. Из середины большого, с кулак, камня словно ударила молния, осветившая темную комнату.
Охнув, отец Нолан отступил от креста. Гриффин О'Руни прикрыл глаза. Магайр пал на колени.
Тревельян поглядел на старцев. С презрением схватив крест, он взмахнул им.
– Это же просто луч света из очага отразился от камня. Вас привел сюда не этот предмет, вы сами пришли по собственной воле. – В своем высокомерии он едва не бросил крест на землю. – Этот кельтский амулет представляет собой просто камень, вставленный в металлическую оправу; мы явились сюда, следуя ослиной воле людей, давно скончавшихся и оставивших этот мир. Мы совершили глупость, а теперь мешаем этой женщине оплакивать свою дочь.
– Неужели это так? И гейс – всего лишь жестокая шутка, сыгранная с нами нашими отцами? – выкрикнул отец Нолан.
– Да! – в ярости выкрикнул Тревельян.
– Нет, – послышался голос старухи.
Все разом повернулись к Гранье. Глаза ее покраснели, но старая женщина больше не плакала. Над головой гром вспорол небеса. С мокрой соломенной крыши капала вода, образуя грязные лужицы на полу.
– Твоя невеста ждет тебя, Тревельян. Она здесь.
Тревельян заглянул в мутные глаза старухи. А потом неторопливо сказал:
– Гранья, твоя дочь мертва. А о тебе самой не может быть даже речи; даже в том случае, если бы разница в возрасте не препятствовала нам, ты слишком стара, чтобы родить мне наследника. Или в этом поганом домишке найдется еще одно живое существо?
Снова ударил гром, и порыв ветра настежь распахнул дверь лачуги. Толкнув, мэр закрыл ее и заложил поперечиной. Но ветер все выл и выл вокруг дома, пока смешанные с грохотом грома завывания его не превратились в плач младенца.
Гранья нагнулась над грудой лохмотьев возле окоченевшего и безмолвного тела Бриллианы и извлекла из самой середины грязного тряпья новорожденную девочку – крохотную, розовую и черноволосую. С любовью и скорбью поглядев на дитя, старуха сказала:
– Мой добрый лорд Тревельян. У меня нет молока для малышки, и она скончается, если сердце не прикажет вам помочь мне.
Тревельян перевел взгляд с ребенка на Бриллиану.
– Это ее дочь?
– Я сказала вам. Мужчины считали мою дочь красавицей, лорд Тревельян. Я не знаю отца. Умирала она медленно и страшно, но хотя бы оставила мне ее. – Гранья протянула Тревельяну кричащего младенца.
Ниалл не принял дитя. И негромко сказал:
– Если ребенку нужно молоко, я распоряжусь, чтобы сюда немедленно прислали кормилицу. Тревельяны никогда не допускали, чтобы в Лире дети голодали.
Он обратил обвиняющий взгляд к державшимся вместе Магайру, Гриффину, священнику и Драммонду.
– Кажется, я все понял. Вы завлекли меня сюда обманом, не так ли? Но вы могли просто сказать мне, сказать об этом нуждающемся ребенке, и я бы приказал, чтобы о девочке позаботились. Зачем понадобилось целое театральное представление? Отвечайте мне. Неужели все приключения сегодняшнего дня потребовались лишь для того, чтобы настроить меня на щедрость к этому незаконнорожденному ребенку?
– Я явился сюда ради гейса, лорд Тревельян, – проговорил Питер Магайр голосом ровным и полным уважения. – Отец рассказал мне о гейсе, когда я был еще мальчишкой. Он обязал меня соблюдать тайну. Если это обман, то я в нем не участвовал.
– Это не обман, лорд Тревельян, – ответила Гранья под плач младенца. – Я видела будущее, знала, что вы придете сюда нынешней ночью. Гейс должен совершиться.
– И каким же это образом? – усмехнулся Тревельян. – Вы хотите обручить меня с этой крохой? Так вы себе представляете мое будущее? Черта с два, если я соглашусь.
– Возьмите ее, милорд. Возьмите это драгоценное дитя на руки и не думайте более ни о каком гейсе. – Гранья сунула ребенка в руки Ниаллу, и тот принял девочку, едва ли не ради того, чтобы она не упала на пол. – До вашей свадьбы еще далеко, милорд. Я видела ее в видении. Но если вы пренебрежете гейсом, ждите несчастья. – Хромая Гранья вернулась к очагу и застыла возле огня: сырость и холод досаждали старым костям.
– Старуха, – прошептал Тревельян, держа плачущего младенца. – И все вы, – он обернулся к четверым старикам. – Говорю вам, что все это глупо. Я более не участвую в происходящем.