Мне с Ольгой торжественно вручили по рюмке, и мы выпили за знакомство.
- А теперь, - приподнято продолжал Гогичаев, - знакомься с ее подругой. Подругу тоже зовут Ольга. Мы с Митяем, чтобы не путать, зовем ее Олечка. Ольга и Олечка, а? Они не обижаются. И вообще! Сделай-ка эту... штуку... в шахматах бывает.
- Рокировку, - подсказал Митяй.
- Во-во. Сядь между Ольгой и Олечкой и загадай, чтобы они нас не обижали.
Под веселое хихиканье меня пересадили и подали третью стопку. Я выпил ее так же, как и две предыдущие.
- А война, - говорил Гогичаев, подавая мне на пластмассовой вилке кусок сервелата, - ну, кому она нужна? Тебе, мне, Митяю? Да никому! Была да сплыла. И все. И хватит об этом.
- А мне интересно, - объявила вдруг Ольга. - Вы, ребята, правда, были в Грозном?
Гогичаев фыркнул, будто вдохнул нашатыря.
- Скажешь тоже - Грозный! Я лично, кроме госпиталя, ничего, считай, и не видел. А эти, - он показал на меня с Митяем, - если начнут чесать, ты слушай да не заслушивайся. Половина - вранье... Это как в половом вопросе. Спроси любого джигита, сколько у него было женщин, а число, которое назовет, смело дели на два. Это и будет правильный ответ.
Девицы захихикали. Потом Олечка лукаво поинтересовалась:
- А если он скажет "одна"?
Гогичаев озадаченно наморщил лоб.
- Одна? Хм...
Тут на выручку пришел Митяй: поманил девиц пальцем и шепнул им что-то на ушко. Девицы залились смехом.
- Гос-с-споди! - застонали за стенкой. - Да идите вы в тамбур!
- Сам иди в тамбур! - взревел Митяй, мгновенно распаляясь. Потом он повернулся к Гогичаеву и громко, чтобы весь вагон услышал, добавил: - Слышь, друг, поди-ка стукни этого умника, у тебя рука полегче будет.
- Но-но-но! - запротестовали за стенкой.
- Не "но-но", а "товарищ старший сержант"! - рявкнул Митяй в потолок. - Еще раз нонокнешь, я тя, гниду штатскую...
- Дмитрий, Дмитрий! - испуганно защебетали девицы.
Я тем временем незаметно ощупывал шрам. На ощупь он почти не чувствовался - кожа и кожа, только гладкая очень. Чем это меня - осколком или каким-нибудь снарядом? Скорее, осколком, снаряд бы ногу оторвал напрочь. Вместе с яйцами. А они, тьфу-тьфу, вроде на месте. И вроде функционируют... Странно все-таки. Буквально вчера истекал кровью, сознание терял. Теперь как ни в чем не бывало сижу меж двух девиц, заливаю шары и молча недоумеваю... Значит, Грозный. Значит, защитник Отечества. Интересно, сам я напросился или меня никто не спрашивал?..
- Ну, что ты лапаешь, бесстыдник! - воскликнул вдруг Гогичаев. - Гляди, Митяй, что творит, а?
Митяй глянул, хмыкнул и сказал успокоительно:
- На месте, на месте хозяйство. Бог даст - попользуешься. - Он похабно и недвусмысленно подмигнул девицам.
- И вообще, - добавил Гогичаев, - надень-ка штаны, а? Меня твои волосатые окорока с мыслей сбивают.
- А ты не смотри, - проворчал я, однако потянулся за штанами, висевшими на крючке у окна.
За окном, сквозь густой туман, медленно и практически бесшумно проплывал слева направо состав с желтыми нумерованными цистернами. Было совершенно непонятно - мы едем или цистерны.
- Вот! - сказал довольный Гогичаев, когда я экипировался по форме одежды номер два: тапки, штаны, майка. - Совсем на человека стал похож, а, Митяй?
Митяй только что опорожнил рюмку и, грохнув ею по столику, громогласно объявил:
- Анекдот!
Девицы, охотно вытянув шеи, приготовились смеяться в нужный момент.
- Едут, значит, в поезде поручик Ржевский и Наташа Ростова... - начал Митяй интимно.
- Вай! - с театральным испугом вскричал Гогичаев. - Какой Ржевский, какой Ростов?! Здесь девушки! Дай-ка лучше я, а? Едет, значит, русский по Военно-Грузинской дороге...
Когда стало ясно, что приключилось с русским на Военно-Грузинской дороге, смеялись не только девицы, но и кто-то за стенкой, а Митяй, состроив уязвленную мину, неистово допытывался:
- Нет, ты скажи, чем твой лучше моего? Чем он невинней Ржевского, а? Здесь же девушки, а?
Я с силой провел ладонью по глазам, причиняя себе боль. Издевательство, подумал я с ненавистью. Зубоскальство... Ну ничего...
- Ничего, - сказал я вслух и, все возвышая голос, несколько раз повторил: - Ничего. Ничего. Ничего...
Веселье сразу оборвалось. Все посмотрели на меня.
- Ташкент, - сказал Митяй встревоженно. - Что такое? Затмение на тебя нашло, что ли?
Я очумело вылупился на него.
- Затмение?.. Да, именно! Как это ты удачно подметил, Митяй. Затмение. Только не такое, когда тихо шифером шурша... а настоящее! Строгая периодичность! Интервалы! Какой на дворе год, не помнишь? Нет, нет, не говори, сам скажу. М-м-м, одна тысяча девятьсот девяносто шестой, правильно? Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом тысяча девятьсот девяносто шестой. Читал такую книжку? А я вот читал. Дальше там так: а от появления Кривомазова двадцать первый. Шутка. Так вот, были ли в этом году затмения? Не знаешь? А кто знает?.. Эй, народ! - закричал я на весь вагон. - Были в этом году затмения или нет?
Не на шутку обеспокоенные Митяй и Гогичаев схватили меня за запястья и силой усадили между собой. Я оказался зажатым с двух сторон, но говорить не перестал:
- Да и зачем волноваться? По большому счету волноваться-то бессмысленно. Контрпродуктивно волноваться, как говаривал товарищ полковник Боков, чтоб ему подавиться на ровном месте. Разве волнуемся мы, когда луна закрывает солнце? Конечно, раньше - да, волновались. И сооружали алтари, и устаивали жертвоприношения. А отдельные индивиды гордились даже, что вот, дескать, ведут меня на заклание, умилостивить самого-о... Но это же бред! И то, что со мной, - не болезнь и не наказание даже. То, что со мной, - процесс, силуэт, круглая тень на теле планеты. Всё! Разве можно бунтовать против таких вещей?
- Нельзя, нельзя, конечно, - ласково говорил Митяй, норовивший влить мне в глотку водки. - Зачем бунтовать?
- А что тогда? - вопрошал я исступленно. - Что? Что? Раз не бунтуем, значит, принимаем как должное. Раз принимаем как должное, значит, оставляем все как есть, ничего не делаем. Ведь ничего не делать - тоже выбор. Неблагородный, постыдный, но - выбор. А сделавший выбор уже претендует на какое-никакое, а внимание. Он реагирует. Он подает признаки жизни. С ним нужно... - Тут Митяю удалось прервать меня водкой, но ненадолго. - С ним нужно считаться, черт подери! - заревел я, отфыркиваясь.
- Закусывай, закусывай, - испуганно лопотал Гогичаев.
- Нет же! - рычал я. - Пр-родолжают кр-рутить свою мясорубку, и уже кости, понимаешь, кости наружу лезут!.. Видно, слишком раздражительны все эти "авось", "будь что будет". А нужно, сцепив з-зубы... Но я не могу, понимаешь! Ни драться не могу, ни даже фигу в кармане скрутить. Мне тошно. Я пытаюсь - честно! - не лезть не в свои нечеловеческие дела. Но у меня не получается оставаться равнодушным. Это как падение с дерева: ветки, ветки, ветки, и все по лицу, по спине. А дальше - хуже. Я отказываюсь. Я выбрасываю белый флаг. И что же? Не слышат. Некому услышать. Думаете, Бог похож на живое, мыслящее? Нет! Это безучастно тикающие часы!
Последние слова я произнес с надрывом. Вокруг стояло натянутое молчание, и было слышно, как за окном через равные промежутки времени каркает ворона. Я вдруг поймал себя на мысли, что очень сложно разыгрывать истерику, будучи совершенно вменяемым.
- Хорошо, - сказал я самым обыкновенным голосом. - Уговорили. Будем пить. Дембель у нас или нет?
Сначала мне не поверили. Но после того как я, тяпнув пару стопок, выдал анекдот про зайца в борделе, атмосфера вдруг резко разрядилась. Ну конечно, обычная хандра и ничего более. Имеет же человек право захандрить? Как-никак Грозный брал, ранение получил. Может, его там контузило, вот и заносит маленько. А так - симпатичный же парень. И, судя по анекдотам, веселый... Ольга, подперев подборок кулачком, уже откровенно засматривалась на меня. Я, не оставаясь в долгу, засматривался на ее ножки. К моменту, когда топливо во фляге иссякло и Митяй ушел за новой порцией, нам уже было неинтересно в компании. Что ж! - подумал я и решительно пригласил Ольгу на танец. Мы кружились, спотыкаясь о чьи-то ботинки, а Гогичаев, забравшись на полку с ногами, одной рукой дирижируя вилкой, другой - обнимая за талию Олечку, выводил какую-то тоскливую, но необыкновенно красивую мелодию. Ольга тесно жалась ко мне и была страшно похожа на Юлю. Я ей так и говорил: что она похожа на Юлю и что мне очень понравилось то свидание, и если бы не записка в кармане, я б обязательно зашел к ней на чай, и все было бы замечательно. В ответ Ольга призналась, что мне вовсе не надо было устраивать эту сцену с падением, чтобы понравиться ей... Возвращался Митяй, грохал по столу полной бутылкой и, извлекая из недр карманов чистые граненые стаканы, приговаривал: "В гробу видал эти рюмки-, сил уже нет..." Я зачем-то пытался подсчитать, сколько стаканов он вытащит, но каждый раз сбивался на четвертом, а Митяй все извлекал и извлекал их из карманов. Потом стало не до подсчетов, потому что мне вручили один из стаканов, наполнили его на треть и потребовали: