Справив нужду, я еще раз глянул в зеркало и подумал, что неплохо бы того, побриться. Через минуту с изумлением, переходящим в тихую панику, я обнаружил, что бриться не умею. Совсем. Это было похоже на знакомство дикаря с бензопилой. Я изрезал себе половину лица, шею и даже уши. Думал, что истеку кровью, но, слава богу, обошлось. С отвращением кинув бритву и все прочие инквизиторские принадлежности на полку, я зарекся притрагиваться к ним когда бы то ни было.
Потом я полез в ванну и на собственной шкуре испытал чудо природы под названием "контрастный душ". Как и находка гантелей, отвинчивание холодного крана было поступком скорее интуитивным, чем сознательным. Но я нисколечко не пожалел. То есть сначала пожалел, конечно (точнее, просто заорал басом), но затем понял, успокоился и, возбужденно фыркая в особо интересных моментах, начал получать известное удовольствие.
Контрастный душ, наравне с генеральной уборкой дома, а также гантели-сестрички под кроватью - вот три бесспорные и непреходящие радости, которые я познал, оценил и полюбил. Все-таки в чем-то я прав: есть в этой авантюре и хорошие стороны.
Когда, прибрав постель и одевшись, я появился на кухне, дядя Фима воскликнул:
- Господи, Антон, что с твоим лицом?!
Я промямлил что-то самому себе непонятное и, пряча глаза, уселся за стол.
Завтрак был по-мужски суров: черный кофе с бутербродами. Причем кофе было так мало, что я по старой памяти ощутил жажду, а бутербродов так много, что ими запросто можно было накормить целую роту.
- Сегодня до скольких? - спросил дядя Фима, уплетая пятый по счету бутерброд.
От этого вопроса в голове у меня что-то сдвинулось. Я вдруг понял, что работаю в той самой автомастерской на Августовских Событий, и начальником у меня мой лучший друг и однокашник Рюрик. И говор у него действительно апломбистый.
- Как обычно, - сказал я. - Но сейчас мне в другое место.
- Куда?
Я помолчал, потом ответил:
- К врачу.
Дядя Фима, по обыкновению задрав брови к потолку, посмотрел на меня и, видно, что-то такое уловил.
- По венерической части? - поинтересовался он без задних мыслей.
Я помедлил. Затем отрицательно покачал головой.
Дядя Фима продолжал меня удивлять:
- Что-то... с головой?
Я промолчал, хотя на самом деле хотелось заорать: "Да, с головой, с головой, мать вашу!.."
- Понятно, - сказал дядя Фима и побарабанил пальцами по столу. - Значит, так. Сейчас звоним одному человеку - он в этом деле дока, - пойдешь к нему. Вы, кстати, должны поладить - он в военкомате обитает, а там недоучки не задерживаются. Знаешь, что такое профессиональное выгорание? Вдобавок человек он свой. Мы с ним по молодости лет за одной и той же девушкой ухаживали. - Он помолчал. - Девушка погибла, а мы... вот.
Дядя Фима подождал, последуют ли возражения, но их не последовало. Тогда он поднялся, вышел в коридор и снял телефонную трубку. Сжимая чашку обеими руками, я напряженно вслушивался, как набирается номер и как из трубки, словно сквозь вату, идут длинные, сначала еле слышные, затем все более громкие гудки.
- Привет, старик, Киврин тебя беспокоит, - сказал дядя Фима. - Дома еще? А сегодня выходишь? Замечательно. Нет, для меня замечательно. Дело такое: человечка прислать хочу, по твоей части... Нет, нет, понимаю, конечно, но-о... Сам ведь знаешь, какие там специалисты, одно название да бумажка, ей подтереться и то дважды подумаешь. А человечек хороший... пасынок мой... Ну, сразу, сразу. Сразу да не сразу... Да посмотреть только. Нет, нет, ничего такого, просто... Пусть сам все расскажет, а? Ну вот и ладненько. В общем, я его присылаю. Ага, ага, к девяти, отлично. Кри-во-ма-зов, Кри, Катерина, да. Ну, тогда до связи. Спасибо заранее. Если что - звони на рабочий.
Дядя Фима вернулся на кухню, на ходу записывая что-то в миниатюрный блокнотик, который всегда держал при себе.
- Это в районе Китайской, - сообщил он, не поднимая глаз от писанины. - Военкомат - старое такое здание, от детсада не отличишь - придется поискать. А лучше не ищи. Просто поймай кого-нибудь в погонах - их в том районе полно - и тупо спроси. На проходной назовешься, скажешь: к Мережко. Евгений Кимович его имя-отчество. Он тебя ждет в девять, лучше не опаздывай. Вот адрес.
Дядя Фима вырвал листок из блокнотика и положил на стол передо мной. Не придумав ничего лучше, я кивнул - получилось как-то судорожно.
- Об одном прошу, - добавил дядя Фима, усаживаясь на место. - Маме - ни слова. Не думаю, что у тебя там что-то серьезное, но все же. Сам понимаешь: ей сейчас вредно.
Тут я напрягся. В голове опять что-то сдвинулось, и я вдруг понял, что имеется в виду.
- Беременна, - выдохнул я.
Дядя Фима проделал фирменное движение бровями и посмотрел на меня, точно видел впервые.
- Именно, - сказал он медленно. - Мало того что это само по себе опасно - женщине после тридцати пяти вообще нежелательно, - а тут мы со своими проблемами. Нет, лучше помолчим - и ты, и я. Вот родит, тогда и скажем...
Дядя Фима говорил еще что-то, но я не слышал. Мама беременна, гудело в голове. Беременна. Беременна... Это слово вызывало панический ужас пополам с восторгом. Но как же так? Подождите, подождите... Ей же нельзя. Это и ежу понятно, что в ее возрасте... А сколько ей, ты знаешь? Н-нет, не знаю; но, кажется, за сорок. Если мне двадцать семь ("Ну да - двадцать семь..."), то ей далеко за сорок, о-го-го как за сорок... Ой, мама моя, мамочка, и надо было тебе... Впрочем, наверно, надо было, раз так вышло. Но возраст, мама, возраст! Не могла в детдоме взять, как все нормальные люди? Там же полным-полно киндеров, на любой вкус, от родного не отличишь... Это что же теперь получается: у меня будет... брат? Я просмаковал это слово, как неизвестный напиток, предложенный неизвестным человеком неизвестно зачем. Мне понравилось. Брат, повторил я с удовольствием. Братик. Ну конечно. И как я умудрился не вспомнить раньше? Это же всем известно, столько раз об этом говорили. И живот слушали: он ножкой толкался, а когда не толкался, мама специально животом дергала, разыгрывала меня. И имя... Мы ведь имя вместе выбирали! Максим, Борис, Костя... Н-нет, остановились, кажется, на Кирилле. Господи, что за дурацкое имя! Самое дурацкое из всех! Его же до конца дней Мефодием дразнить будут!..
- Его же до конца дней... - начал я с возмущением, но осекся.
Дядя Фима настороженно смотрел на меня.
- То есть... - пробормотал я. - В общем... вы... мама... А-а, как дети малые, ей-богу!
Стоило дяде Фиме улыбнуться или хотя бы намекнуть на улыбку, я бы с облегчением расхохотался. Но дядя Фима оставался серьезным. Поэтому, не убирая с лица идиотской мины, выражавшей, по-видимому, крайнюю степень недовольства, я взял со стола листочек с адресом и вышел в прихожую. Там я обул первые попавшиеся под ноги туфли, сорвал с вешалки какую-то легкую, булыжного цвета, курку, отпер дверь и ушел по всем правилам английского этикета.
Конечно, надо было вернуться и извиниться. Но я представил, что именно буду говорить, и как буду при этом выглядеть, и пришел к выводу, что лучше не усугублять.
Минут, этак, десять спустя я ехал в трамвае в сторону Китайской площади и, уставившись на затылок впередисидящего пассажира, спрашивал себя: так ли нужен мне этот Мережко? Через полчаса, когда трамвай доплелся наконец до места назначения, на вопрос я так и не ответил. Еще через полчаса блужданий по замусоренным переулкам и запущенным аллеям вопрос мне изрядно надоел. Я положил себе, что если не найду военкомат в течение ближайших десяти минут, то поверну оглобли и дуну на работу. По истечении тринадцатой я подумал, что поворачивать оглобли - не совсем честно по отношению к дяде Фиме - как-никак человек для меня старался, звонил, упрашивал. Я дал себе еще пять минут времени и почти тут же встретил двух срочников - ефрейтора и рядового - которые, страшно матерясь друг на друга, несли огромный моток колючей проволоки, насаженный на черенок лопаты. Они-то и показали мне военкомат - аккуратное приземистое здание веселого кремового цвета, действительно чем-то напоминавшее детский сад.