- Послушай, Лерчик. Успокойся. Найдешь еще. Нас таких - как грибов! А если вдруг...
Она не дала договорить - закричала:
- Козлина! Ты не мужик, ты козлина! Тряпка! В лицо сказать побоялся - с другого конца города позвонил! Ну и живи со своей лохушкой! Такая же тряпка, как и ты! А ко мне чтоб больше ни ногой! Понял?
- Понял, понял, - устало сказал я. - Удачи тебе, Лер.
Нажав кнопку отбоя, я на всякий пожарный занес Леркин номер в черный список, затем швырнул мобильник куда собирался и вышел из лоджии. Любовничек хренов, с озлоблением думал я, на ощупь продвигаясь к коридору. Отрезать тебе причиндалы под самый корень, чтобы знал. И ведь что самое обидное - даже не раскаивается, искренне считает, что так и должно быть. Ну ничего, от выпивки тебя отучил и от этого как-нибудь отучу. Только попробуй мне к следующему разу что-нибудь такое выкинуть - я тебе не Юля, от меня такие штучки-дрючки не скроешь...
На полпути к спальне я остановился: к Юле, пожалуй, не стоило больше идти - не усну, да и будильник скоро закукарекает. Я помялся, потом подумал: а забурюсь-ка я лучше в зал, на диванчик.
Забурившись в зал и отыскав в потемках диванчик, я принялся устраиваться. Диванчик был явно не предназначен для лежания - растянуться на нем во весь рост мог разве что подросток. Закутавшись в диванный плед, я елозил минут десять, пока тело само не приняло оптимальной позы: руки придавлены животом, одна нога согнута в колене, другая - торчит над полом на манер троллейбусной штанги, под щекой - валик, лицо упирается в спинку. Некоторое время я представлял, что дышу через Юлину ладошку, потом, словно споткнувшись, стал стремительно проваливаться в сон. Оказывается, с возрастом засыпать по желанию стало легче; привычка, наверное. Я подумал было, что неплохо бы узнать, сколько мне уже стукнуло, но тут сон сморил меня окончательно.
13
Я проснулся за несколько секунд до звонка будильника и, толком не сознавая, что делаю, выпростал из-под одеяла руку, занес над часами и, не успели зазвучать первые аккорды "Турецкого марша", как ладонь, точно мухобойка, шлепнулась на кнопку отбоя, обрывая музыку в зародыше.
- Нишкни, - проговорил я спросонья и повернул голову направо.
Было довольно темно, но лицо Юли я разглядел. Она лежала рядом, по-детски подложив под щеку сложенные ладони, и тихонько посапывала. Ни дать ни взять картина маслом: "Случайная встреча в постели". Я ухмыльнулся, представляя, как Юля воспринимает пикантность этой ситуации во всей полноте, потом скользнул глазами ниже.
Я обомлел. Между мной и Юлей лежал еще кто-то. Девочка. Маленькая светловолосая головка утыкалась в край маминой подушки, острые лопатки поднимались и опускались под белой ночнушкой в такт дыханию. Это была наша четырехлетняя дочь Полина. Ночью разразилась гроза, Полине стало страшно, вот она и попросилась под родительскую защиту.
Чудовищным внутренним усилием я запретил себе реагировать. Открыв рот, чтобы дышать тише, я отвернулся от чужой жены и чужого ребенка. Надо было рвать когти. Я принялся лихорадочно считать от двадцати до нуля, часто сбивался, начинал сначала, потом, отчаявшись дождаться результата, сунул голову под подушку и стал убеждать себя, что уже сплю. Доубеждался до того, что и впрямь стал засыпать. Прошло еще какое-то время, и меня не стало.
14
Проснувшись, я обнаружил, что лежу в той же позе, в какой засыпал в прошлый раз. Это дало повод насторожиться: а вдруг не засыпал?
Я высунул голову из-под подушки и, заранее напрягаясь, глянул через плечо. Светловолосой девочки больше не было. Была одна Юля - умиротворенное лицо обращено на меня, под щекой - сложенные ладони, сопит, ни о чем не беспокоится: дочь здорова, муж под боком, дом полная чаша. Ладно, подумал я. Продолжайте в том же духе... Зарывшись обратно под подушку, я насилу вогнал себя в сон.
15
Я разбудил сам себя взрывом храпа, но не нашел в этом ничего забавного. Это говорило лишь о том, что я старею, а механизм как работал, так и продолжает работать - четко, последовательно, бесперебойно. Перевернувшись на живот, я и на этот раз сунул голову под подушку и довольно быстро задремал.
16
Я действительно старел: в этот раз у меня уже имелось брюшко и отсутствовало всякое желание открывать глаза. Однако я их все же открыл - на секундочку. Дабы просто убедиться, что мир остался прежним, "ослепительно снежным и сомнительно нежным", и по-прежнему никто не хватился бедного "промежуточного", по глупой ошибке до сих пор называющего себя Антоном Кривомазовым. Псевдоиндивидуальность, подумал я, потом сомкнул веки, расслабился и запретил себе думать вообще.
Четверть часа спустя сон обнял меня как старого доброго знакомого.
17
По пробуждении в голове возникла кристально ясная мысль: мне сорок пять. Я оценил деликатность подачи сей новости, почавкал губами, почесал в паху, повернулся на бок и благополучно заснул.
18
В сорок восемь лет я проснулся от нестерпимого желания сбегать по-маленькому. В душе произошла краткая, но жестокая борьба нужды с самоуважением. Самоуважение победило. К тому же мысль о том, что муженек вполне возможно не успеет, вызывало давно забытое чувство праведного, если можно так выразиться, злорадства. Я позлорадствовал немного, потом понял, что до добра это не доведет, поворочался с боку на бок и кое-как уснул.
19
Пробуждение было донельзя муторным. Под щекой смердела подсохшей слюной подушка, заплывшее жиром брюхо мешало дышать, а ноги затекли так, будто спал я в туго зашнурованных ботинках. Сколько мне уже - пятьдесят, пятьдесят один? Развалина, а не мужчина... Хотя чего я ерепенюсь? Мое дело маленькое - лежать и не рыпаться. Всеведущий и всеблагой Механизм Сам знает, что делать. Я - лишь ничтожный раб Его, бессловесное тело в Его вездесущей утробе, бросовый материал для Его непостижимого замысла... Лишь бы скорее все закончилось!..
Не открывая глаз, я сунул руку под подушку, где было попрохладнее, и стал старательно считать от двадцати до нуля. Однако сон что-то не шел. Как ни крути, а существовать было все-таки приятно - приятно и совестно. Но больше, конечно, приятно, чем совестно. Опасные, опасные мысли, подумал я предостерегающе. Они дают надежду, но размягчают волю. Лучше прекращай...
Я принялся с удвоенным усердием считать от двадцати до нуля. Рядом - кожей чувствовал - лежала Юля. Это только мешало делу. Я трижды дошел до нуля, прежде чем понял, что считать больше не требуется. Оказывается, уже некоторое время я находился между сном и явью, в той нейтральной полосе, где человек как бы уже спит, но, если позвать его по имени, тут же отзовется: "Что?" Меня никто по имени не звал, поэтому, провалявшись так минут десять, я уснул.
20
Проснувшись и поняв, что механизм все еще действует, я завыл. Я лежал в супружеской постели под теплым одеялом и выл, тихо и жалобно, как мерзнущий пес. Ничего не мог с собой сделать. Эта безличная, необоримая, тупая сила сломила меня. Но самое ужасное заключалось в том, что, даже сломив меня, механизм остался за кадром, не показал себя во всей красе, не дал понять, в чем состоял смысл всех его стараний.