Движение в зеркале за спиной. Юлька оборачивается, радостно улыбаясь, торопясь поделиться открытием с бабушкой – и пронзительно вопит от резкой боли в ухе.
– Никогда не смей трогать эту вещь! – кричит бабушка. – Никогда!
Она тащит ревущую Юльку за руку, непонятно куда, прочь от шкатулки, и в ее глазах, обычно таких добродушных и веселых, нет ничего, кроме страха…
Юлька рыдает от ужаса. Трава зеленая. Вода мокрая. Бабушка добрая… Привычный мир раскачивается, как лодка на волнах. Юльке всего десять. Ей только что запретили надевать это чудесное украшение, даже трогать запретили, накричали, надрали уши… Юлька не знает, почему бабушка так напугалась, и не станет выяснять в ближайшие годы. Никаких выводов, кроме чувства смутной опасности, исходящей от предмета, и глубокого изумления реакцией бабушки.
Крупные слезы текут по Юлькиным щекам, скапливаются в уголках накрашенного рта. Она осторожно трогает их кончиком языка – солено. Очень хочется еще хотя бы разик подержать фигурку в руке, ощутить ее гладкость, почти живую увесистость…
…Масло на кухне зашипело громче, и по квартире поплыл восхитительный запах карри. Юлька сунула руку под футболку и сжала в кулаке фигурку броненосца. Стыд стал понятен – его вызвали воспоминания о детском проступке, навеянные схожестью материала. Однако странно все-таки, что бабушка тогда так раскричалась… «Будь осторожная. Эта вещь может сделать тебе бред». «Никогда не смей трогать эту вещь, никогда!»
– Никогда я не оставлю тебя в покое! – крикнула Горбатая Мириам. Фатин обессилено опустилась на ступени и инстинктивно обхватила ставший уже огромным живот. Холодный пыльный воздух, которого вечно казалось мало в этом проклятом городе, царапал легкие. И пыльная дымка висела над узкой улочкой, по которой неторопливо уходил водонос, ведя в поводу пепельно-серого крупного осла с четким черным крестом на спине. Проклятый осел! Проклятые узкие улицы ненавистного города!
Шарль говорил, что климат здесь, в горах, здоровее, полезнее для нее и для будущего малыша, но Фатин возненавидела Аддис-Абебу. Она мерзла и задыхалась; ее тонкие запястья и лодыжки по вечерам отекали, становились безобразно толстыми. Шарль, правда, этого не замечал – Фатин не снимала обезьянку ни днем, ни ночью, оставаясь для француза самой желанной женщиной в мире. Шарль верил, что она ждет его ребенка, и уже решил, что назовет малыша Жаком, в честь отца. Фатин же знала, что назовет дочку ласкового русского юноши – Анни… Именно это имя он прошептал, когда задремал на подушках в публичном доме на окраине Джибути. Фатин не ревновала. Кто она для заезжего поэта? Ей хотелось, очень хотелось, чтобы именно этот русский забрал ее из борделя. Но обезьянка не могла действовать в полную силу на тех, чье сердце уже занято. Хорошо, что вскоре появился Шарль Дюпон. Француз был инженером-железнодорожником. Постройка линии Джибути – Аддис-Абеба была в самом разгаре, и Шарль вскоре должен был уехать в Абиссинию. Инженер был добр, довольно богат и достаточно молод, чтобы принять страсть за великую любовь.
Горбатая Мириам за еду и угол мела комнаты в заведении мадмуазель Парментье. Она была ровесница Фатин, но казалась старухой. Горбатая Мириам – тихая, забитая, с вечно испуганным, тоскливым взглядом поначалу, со взглядом злым и завистливым – чуть позже. Ведьма, она – ведьма, Фатин знала это. Уродливая ведьма прознала про волшебный амулет Фатин. Скоро мадмуазель Парментье заметит беременность и потребует, чтобы Фатин ушла из заведения или избавилась от плода, отправит к страшным старухам, живущим на окраине. Старухам, от самого дыхания которых гибнет все живое, кошмарным женщинам со скрюченными пальцами и багровой каймой под ногтями… Фатин не могла спать, не могла есть; она ослабела и едва могла работать, а в темных коридорах вслед ей несся злой шепот Горбатой Мириам, и руки служанки тянулись к цепочке на шее.
Фатин сделала все, чтобы Шарль не смог расстаться с ней, и француз стал ее спасением. В Абиссинии она постепенно успокоилась. Проклятая горбунья осталась в Джибути, и ей вовек не добраться было до Аддис-Абебы. А если вдруг она и попадет сюда – не найти Фатин в огромном бестолковом городе, не найти ее маленький домик среди тысячи лепящихся друг к другу лачуг. Так думала Фатин. В конце концов она перестала даже вспоминать о ведьме…
Над Джибути висела песчаная пелена, принесенная злым западным ветром, и такая же пелена застилала сердце Мириам, когда она уходила прочь от дома французского начальника. Сторож не стал даже слушать – ни мольбы, ни слезы не смягчили его. Мириам уходила, не зная, как ей быть дальше, где искать волшебную обезьянку, исчезнувшую вместе со злой девчонкой Фатин.
– Что она хотела? – спросила жена главного инженера, глядя на сгорбленную женщину, хромоного ковылявшую прочь.
– Спрашивала какого-то месье Шарля, мадам, – ответил сторож. – Но не смогла назвать ни его фамилии, ни своего дела.
– Бедняжка так уродлива, – с жалостью проговорила инженерша.
– Обыкновенная нищенка, мадам. Они иногда пробираются в дома под выдуманными предлогами, чтобы попрошайничать. А то и украсть что-нибудь могут.
– Нет, нет, мне кажется, у нее действительно какое-то важное дело! Постойте! – звонко крикнула она. – Да стойте же! Вернитесь!
Услышав крик, Горбатая Мириам пригнулась и замерла. Чего хочет эта французская дама? Помочь, подсказать, как найти месье Шарля и через него – девчонку, хранящую амулет? Или обвинить в попрошайничестве или, того хуже, краже? Вернуться или бежать? Горбатая Мириам топталась на месте, не в силах решить, что ей делать.
В последнее время Фатин снова почувствовала недоброе внимание. Низкорослая скособоченная тень мелькала на паперти. В ночной тишине слышался глухой стук клюки, ударяющей о сбитую в камень землю улицы. Мясник кидал любопытный взгляд: не об этой ли женщине расспрашивала бедная калека? Один раз Фатин едва ускользнула от преследовательницы, вовремя свернув в глухой переулок; другой раз – спаслась в лавке, где торговали кувшинами. Будто бы невесомая и невидимая, но прочная сеть постепенно стягивалась вокруг Фатин. Она стала реже выходить из дома, отправляя по делам старуху, нанятую ей Клодом для помощи по дому. Ей бы замереть, спрятаться – но иногда потолок начинал давить, воздух становился спертым и колючим, и оставаться в четырех стенах было совершенно невыносимо. В такие дни Фатин все-таки рисковала пройтись до рынка.
Осел! Всего лишь осел! Полгода назад Фатин проскользнула бы в любую щель, тоненькая, как тростник; убежала бы, скрылась в переулках, легконогая, как газель… Но сейчас живот не позволил ей протиснуться мимо животного, загородившего дорогу.
От подавленного, сухого рыдания резко заболело горло. Фатин схватила камень, в бессильной злобе метнула вслед глупому животному, и горбунья свирепо расхохоталась.
– Не оставлю тебя в покое, – повторила она. – Отдай мне вещь. Ну же!
Ведьма замахнулась палкой, и Фатин закричала, как раненый зверек, корчась и прикрывая живот.
– Это рок, – сказала горбунья. – Судьба, божья воля! Осел с крестом на спине позволил мне настигнуть тебя! Осел, что вез Иисуса! – она уже вопила, вся дрожа и брызгая слюной. – Отдай мне амулет, блудница!
– Забирай и будь проклята! – сорванным голосом крикнула Фатин и швырнула обезьянку в пыль, под ноги горбуньи. Лицо ведьмы расколола торжествующая улыбка; кряхтя, она подобрала амулет. Секунду они с Фатин глядели друг другу в глаза; горбунья первая отвела взгляд и торопливо захромала вниз по улице, вслед на ослом водовоза.
Фатин впилась ногтями в щеки и зарыдала.
Юлька открыла глаза и ошалело потрясла головой.