Бедное кресло от двойного натиска вот-вот развалится, спинка трещинами пойдет.
Волновало бы это еще… хоть сколько-то.
Тор вздрагивает, ощутив первое касание. Первое прикосновение к верхней губе. Ощутимое лишь едва, словно и не было. Ощутимое, словно прикосновение оперения стрел. Словно соленое дуновение ветра.
Не поцелуй даже, а обещание.
Обещание или приговор.
Сын Одина выносит себе второе.
Выносит, только лишь чуть приподняв подбородок, подавшись навстречу.
И пульс, несмотря, что сердце качает кровь не по венам смертного, на мгновение замирает.
Ворох «неправильно», целая бадья «нельзя».
Отстранится сейчас. Посмеется. Снова бросит.
Тор ждет этого и вместе с тем даже надеется. На все сразу.
Тор надеется и не получает ничего из трех.
Не получает ничего, кроме горячих, ставших куда более уверенными губ, что меняются, кажется, прямо так, не отрываясь от его рта. Не получает ничего, кроме тяжести на коленях и жестких волос под своими пальцами.
Не получает ничего и вместе с этим получает все.
Разом.
Чистой воды безумие. Игры разума. Не поверил бы никогда, но действительно делает это. Жадно берет сам и не менее щедро отдает.
Прикосновения, поцелуи, укусы.
По незащищенной ничем, кроме легкой рубашки, спине брата широкой пятерней шарит и понимает: мало.
Понимает, что мешает чертова тряпка. Что сжать кулак и рвануть в сторону хочется.
Понимает, что чертов Локи свою ворожбу творит, даже не используя пальцев. Колдует прикосновениями и сорванными, свистящими вздохами. Колдует каждый раз, когда носом касается его, Тора, колючей скулы и чуть вздрагивает, когда кусается.
Стонет и тут же спину гнет.
Стонет, и громовержец не понимает, когда его вторая рука успела сжать твердое колено, а сам сын Одина развернуться таким образом, что теперь Локи, скорее, лежит в его руках, а не нависает, опустившись сверху.
Его правая ступня упирается в подлокотник, а левая нога, переброшенная через него же, свисает вниз.
Они совершенно точно не в безопасности, и их могут увидеть. В любой момент, секунду, миг.
Безумие в чистом виде… И Тор его жадно пьет. Давится, пытается сделать вздох и тут же с головой уходит снова.
Уходит, ведомый длинными пальцами, обхватившими его шею. Уходит и, кажется, вот-вот умрет от разрыва легких.
Тор – огонь… Тор горит в огне.
Кажется, на языке, нёбе и в самом нутре теперь стоит клеймо.
Ладони до прикосновений жадные. Грубые. И его, и те, что сейчас с силой дергают его панцирь за горловину. Те, что хватают за подбородок так, что вот-вот выставят челюсть. Те самые, что вонзили в него когда-то нож и вонзят еще не один раз. Тор в этом уверен. Уверен больше, чем в самом себе.
Легким больно, а перед глазом, распахнувшимся столь внезапно, что едва не выступили слезы, - сосущая чернота.
Как если бы он ослеп полностью или умер.
Как если бы… Вместо того, чтобы покрывать поцелуями-укусами его шею, Локи высасывал из него жизнь.
По капле на один укус.
Целует, зубами терзает, медленно зализывает проступивший след.
Раздраженно дергает проклятый панцирь снова.
– Так ты решил, чего хочешь, сын Одина? – горячо шепчет на ухо и тут же прихватывает его, с силой сжимая зубы. Запах крови столь явный, что, кажется, Тор потонет в ней. По подбородку поднимется, и бог грома захлебнется, как сейчас захлебывается во вздохах.
Тор решил. Тор всегда знал, так или иначе, чего хочет.
Тор с силой жмурится, закрывая уцелевший глаз, и спихивает Локи со своих колен.
Спихивает, но что толку, если сердце все так же бьется, то и дело сбиваясь с ритма, и грозится вырваться наружу, разломав не только ребра, но и нагрудник? Молчит и Локи. Локи, что так неловко приложился о половые плиты, смеется и даже не пытается подняться на ноги.
Смеется, как настоящий безумец, и вместе с тем радостно, как малое дитя, только что получившее желаемое.
– Молчишь… – Тор тяжело сглатывает и отводит взгляд. Сейчас он готов смотреть куда угодно, только не на своего «брата». Не на «брата», язык которого только что буквально протаранил его рот до самых гланд. – Хочешь узнать, чего желаю я? Хочешь или нет?
Бог обмана, довольный, растрепанный и раскрасневшийся, как предавшийся любовным утехам мальчишка, все-таки приподнимается на локтях и, совсем как раньше, когда только показался в этом зале, изучающе глядит. Хмыкает и, должно быть, приняв исказившиеся и тут же сжавшиеся в упрямую линию губы сына Одина за ответ, продолжает.
Так неторопливо, что Тору приходится призвать на помощь все остатки самообладания, чтобы просто не броситься на него и не задушить. Прямо так, голыми руками, вжав в холодный пол. Сжимать, пока Локи не перестанет дергаться или же не послышится хруст шейных позвонков.
– Я хочу… – Локи начинает, скорее, задумчиво и заметно тянет. Отвлекаясь на то, чтобы потрогать языком верхнюю губу с маленькой, алеющей на ней каплей крови. – Твою комнату. Твою кровать. И я хочу обкатать тебя, привязанного к этой кровати.
– Неужели на корабле скучно настолько, что ты затеял ТАКУЮ игру? – Тору слова даются тяжело. Взгляды – тем более. Локи уделал его в ноль, как сказал бы Старк. Локи вывел его из строя, даже не оцарапав. – Оставь это. По-хорошему прошу: оставь.
– Надо же, грозный сын Одина просит… – Задумчивость на красивом, скуластом лице не сулит ничего хорошего. Слишком уж Тор хозяина этого самого лица знает. Слишком близко. Теперь уже во всех смыслах. Почти. И это почти, словно последняя нить, оставляет ему и шанс, и грозит оборваться одновременно. – А если я отвечу отказом? Ты его примешь, дорогой брат?
Тор предпочитает сделать вид, что последней реплики и вовсе не слышал. Предпочитает притвориться слепым, глухим и совершенно непроходимо глупым. Обхватывает свою голову пальцами и, проведя по непривычно коротким волосам, с силой стискивает виски.
– Пошел прочь.
Тяжеловесно и бескомпромиссно.
Очень правильно звучит. Правильно для Тора и совершенно пусто для ловко поднявшегося с пола Локи. Стряхивает со штанины невидимую миру пылинку и, обворожительно улыбнувшись своим рассаженным ртом, отвешивает почти шутовской поклон.
– Дай мне знать, когда передумаешь.
– Я тебя вышвырну, если явишься.
Разве не царю положено оставлять последнее слово? Разве не оно должно быть решающим? При Одине всегда так было, но разве Локи сможет заткнуть пускай и старший, но сводный да еще и с толку сбитый брат?
– Уверен? – проникновенно и чуть приподняв темную бровь, переспрашивает бог обмана и начинает пятиться в сторону выхода, а ухмылка, искушающая, поистине ядовитая ухмылка ни на мгновение не сходит с его лица. – Так ты ответишь?
Тор вспоминает его вопрос и вдруг становится серьезным. Становится тем Тором, что сидел в этом самом кресле каких-то полчаса назад. Невозмутимо уставшим и собранным. Бесконечно выросшим и, пожалуй, даже слишком взрослым.
– Я хочу мира для моего народа. А с тобой мы все погорим в очередной войне.
– Не бывает мира без войны, брат мой. Но мы могли бы повоевать только вдвоем, если ты хочешь. В твоей постели.
Ухмылка на лице Локи глумливее чем когда-либо. Тор едва удерживается от того, чтобы запустить в него своим мечом. Ухмылка еще долго висит в воздухе, когда ее хозяин просто испаряется, применив один из своих трюков.
Тор опускается назад, на свое место, и, помедлив, касается губ.
Те печет, словно Локи действительно заклеймил его, оставив несмываемый след. Те печет, и Тору никак не удается придумать причину, по которой Локи кинет его еще раз.
Пока нет.